На редколлегии журнала «Эксперт» тоже разгорелся спор о том, как правильно относиться к делу Егора Жукова. И мы решили изложить обе точки зрения — либеральную и охранительную (консервативную).

В спорах о последних митингах стороны часто упоминают иностранный опыт, приводя в пример либо мягкие судебные решения за незаконные протесты, либо ультражесткие действия полиции. Да, каждое государство проходит свой исторический путь конституционного строительства. И через сложные и неоднозначные события устанавливает свой уровень толерантности и допустимый уровень беспорядков. Обоюдная дискуссия, взвешенная и институализированная, — это то, что заставляет развиваться наше еще не старое общество и законодательство.

На наш взгляд, самыми важными и конструктивными в фактически состоявшемся у нас диалоге являются сегодня две вещи. Первая — существующая правовая лакуна в определении «массовых беспорядков». Как оказалось, само юридическое сообщество ведет довольно горячую дискуссию по поводу того, можно ли считать произошедшее 27 июля массовыми беспорядками. Общественное мнение, конечно, гуманно склоняется к тому, чтобы не давать такую оценку произошедшему, а счесть это чем-то вроде игры «Зарница», так как не было таких угрожающих форм, как погромы, поджоги и прочее. Не исключено, впрочем, что во многом их не было благодаря действиям полиции. Но, как иронично заметил один из наших собеседников, каждая страна сама определяет свой уровень толерантности, и если нынешние события кажутся еще игрой, то надо просто ждать того, что игрой не покажется.

Вторая мысль — роль университетов не просто как источника знаний, но как центров формирования общественного мировоззрения. Нам кажется важным соображение, что на фоне происходящего университеты должны осознать свою важную роль в формировании современных и аутентичных стране гуманитарных наук — в том числе политологии, права, ну а заодно и экономики.

Есть, правда, одна вещь, в чем мы точно не сможем найти согласия с некоторыми представителями уличной оппозиции. В нашей убежденности, что любая дискуссия возможна лишь в условиях сохранения государства как гаранта самой возможности дискуссии. Егор Жуков, кстати, раньше считал иначе. Или как?

И вот — две точки зрения:

Тихон Сысоев: Студенческий красный август

Осуждение студента Егора Жукова может не только спровоцировать радикализацию столичного студенчества, но и продемонстрирует неспособность элиты использовать важный общественный потенциал университета.

Дело студента Высшей школы экономики (ВШЭ) Егора Жукова, которого обвиняют в участии в так называемых московских массовых беспорядках 27 июля, показательно по двум причинам. Оно, пожалуй, впервые в истории новейшей Росcии спровоцировало удивительную мобилизацию не только широкого студенческого круга, но и университетских преподавателей, которые фактически единым фронтом выступили в защиту обвиняемого. И если оставить в стороне текущую политику, то надо сказать, что перед нами важный прецедент, который в будущем может оказаться плодородным не только для системы высшего образования, но и для всего общества.

Что, с моей точки зрения, произошло важного за минувшие несколько недель? Пикеты, сбор подписей и денежных средств, массированная линия поддержки в социальных сетях и имеющихся под рукой низовых интернет-изданиях вроде DOXA или The Vyshka, гневные открытые письма, поспешные заявления ректоров нескольких московских вузов, грозивших отчислением всякому, кто посмеет принять участие в столичных протестах, — так выглядит августовский всплеск открытого студенческого негодования (а у скольких он остался затаенным, невысказанным или же высказанным «между собой»). Некоторые эксперты даже стали говорить о начале необратимого процесса радикальной политизации российского студенчества, вспомнившего о своем громком историческом прошлом конца XIX — начала XX века. Это, впрочем, кажется преувеличением.

Но дело Егора Жукова не только запустило механизм общественной (студенческой) консолидации, пусть и не столь масштабной, как, например, в июньском деле журналиста Ивана Голунова, но и вынудило открыто высказаться университетских преподавателей. За студента лично поручилась проректор ВШЭ и кандидат на выборы в Мосгордуму Валерия Касамара, а больше 300 преподавателей подписали обращение в Мосгорсуд, в котором заявили, что Жуков «был задержан и в настоящее время подвергается уголовному преследованию незаконно».

Рискну сказать, что такого единства, пусть и обусловленного внутренними университетскими связями, в деле защиты интересов своего студента ни одно высшее учебное заведение в стране до сих пор не демонстрировало. Так целая институция, отвечающая за производство строгого научного знания, оказалась вовлечена в столичные политические дебаты.

«Белониточный» узор

Что вызвало такую активизацию московской научной элиты? То, что, по всем имеющимся на сегодняшний день свидетельствам, дело Егора Жукова, скажем прямо, сомнительное. Начнем с того, что сама классификация акции протеста 27 июля как массовых беспорядков, по мнению многих юристов, юридически некорректна. «Нужно очень четко понимать, что под массовыми беспорядками подразумеваются погромы, поджоги, уничтожение городского или частного имущества, транспортной инфраструктуры, открытое насилие, — рассказывает Рамиль Таймасов, адвокат, магистр юриспруденции. — И исходя из той информации, которую мы имеем: видеоматериалы, рассказы очевидцев и участников митинга, — всего этого 27 июля не было».

Той же позиции придерживаются в Совете по правам человека при президенте России. Как сказал один из его членов Илья Шаблинский, совет не увидел признаков массовых беспорядков в июльской протестной акции. В опубликованной записке на официальном сайте организации по итогам не только сбора данных у непосредственных наблюдателей мероприятия, но и анализа видеоматериалов и вовсе было отмечено, что «практически все (или почти все) задержания, происходившие на глазах членов совета, происходили с нарушениями названной процедуры (имеется в виду статья 27 Кодекса об административных правонарушениях. — “Эксперт”), выглядели немотивированными и в значительной мере случайными», а сами «задержания в большинстве случаев производились очень жестко и грубо, с необоснованным применением физической силы, с очевидным унижением достоинства лиц, подвергнувшихся задержаниям». Это означает, что проводимые параллели между московскими протестами и беспорядками в Гонконге или с погромами «желтых жилетов» во Франции нерелевантны, а значит, и действия сотрудников правоохранительных органов вызывают вопросы.

Более того, среди фигурантов так называемого московского дела есть фактически только один задержанный, которому действительно можно инкриминировать вооруженное сопротивление представителю власти, — это Евгений Коваленко, который бросил в росгвардейца урну, и он уже признал свою вину. Можно ли считать летящий в сторону сотрудника полиции пластиковый стаканчик насилием, как это обозначено в деле Сергея Абаничева, или разглядеть преступление в передаче оброненных наушников одному из задержанных Даниилом Беглецом, который вообще оказался на проспекте Сахарова только потому, что неподалеку у него была назначена деловая встреча?

В деле же Егора Жукова вообще нет ничего, кроме одного видео, на котором тот призывает руками толпу митингующих свернуть направо, чтобы уйти с автомобильной дороги. А некий молодой человек, который в другом видеоматериале призывает толпу людей сгруппироваться и отодвинуть железные ограждения, за которыми стоит кордон силовиков, не имеет ничего общего с Егором Жуковым.

«Это вообще два разных человека, и это можно увидеть даже по прическе, не говоря уже обо всем остальном, — говорит адвокат студента Леонид Соловьев. — Более того, как только в Следственном комитете поняли, что они по ошибке приняли этого человека за Егора Жукова, то вообще хотели отпустить, пока не нашли второе видео, где он как раз руками и показывает толпе повернуть направо. Собственно, ничего, кроме этого видео, нам в качестве свидетельства его вины представлено до сих пор не было. Задней мыслью они считают, что Егор — некий координатор, который получает финансирование из-за рубежа. И поначалу сотрудники уговаривали его рассказать им все о своих начальниках и подчиненных, обещая взамен отпустить его под домашний арест. А это уже прямое давление, которое запрещено законом, тем более что наличие признательных показаний никак не влияет на выбор меры пресечения». Говоря же о том видео, на котором, как оказалось, не Егор Жуков призывает толпу отодвинуть железные ограждения полиции, то, по словам адвоката, максимальная вина, которую можно вменить этим людям, — административное наказание за неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции.

В сухом остатке по делу Егора Жукова остается следующее: студент во время митинга не призывал людей к насильственному сопротивлению полиции, или к поджогу автомобилей, или к погромам, или к порче городской инфраструктуры и не совершил подобных действий самостоятельно. По крайней мере, на данный момент нет ни одного свидетельства, которое бы это подтвердило.

Тоска по авангарду

Однако помимо прокатившейся волны студенческих призывов сделать все ради освобождения первого «вышкинского политзаключенного» и протеста университетских преподавателей дело Егора Жукова вскрыло и другие вопросы — о статусе университета внутри общественного пространства и о социальной роли студенческого активизма. Вокруг этих вопросов началась полемика преподавателей университета у себя в фейсбуке и на страницах некоторых изданий.

И вдруг вспомнилось, что университет — это не только место предоставления определенных «образовательных услуг», как любят говорить бюрократы, и не только лаборатории, которые апробируют научные гипотезы. Университет — это еще и особое интеллектуальное пространство, которое в наибольшей степени органично для нормальных и взвешенных дискуссий, в том числе и политических.

Речь, конечно, не идет о том, что лекционная кафедра должна превращаться в трибуну для митинга, что университеты нужно бросить в политическую пучину. Нет, сама система научного знания априори выстраивается вокруг перманентного обсуждения, критики, стычек разных подходов, и именно поэтому апробация и рецепция политической повестки внутри университета — важнейшие составляющие и обучения, и одновременно всего политического процесса в стране. Ведь только так человек получает возможность по-настоящему научиться отличать процедуру обоснования от процедуры убеждения, выстраивать строгое, критически взвешенное и самостоятельное суждение — тут и прививка от радикализма, и демонстрация глубокого родства между принципом научности и принципами свободы и демократии. Тут же и важнейший механизм интеграции учащегося в сложный социальный мир, во многом фундированный политическим.

И где, как не в стенах университетов, рождались самые авангардные интеллектуальные течения, которые впоследствии меняли не только общественное, но и политическое устройство? Именно поэтому автономность университетской жизни — это не только важнейшее условие для нормализации научного процесса и обеспечения адекватной обратной связи с образовательным ведомством, но и поле постоянного поиска новой альтернативы. В этом смысле университет содержит в себе важные социальные функции. Впрочем, такой же значимостью обладает и студенческий активизм.

«В идеале удел студента — это, конечно, не одни лекции, конспекты и книги, — замечает Петр Рябов, кандидат философских наук, много занимавшийся студенческими движениями. — Университет — это важнейшая часть общества, а сам период студенчества крайне благоприятен для самых различных форм консолидации. Ведь студенты, как правило, застрахованы от равнодушия, и потому только они могут ярко и громко отреагировать на ту или иную болезнь общества. Так, скажем, в России активное студенчество многое сделало на ниве общественного просвещения. В Греции после жесточайшего подавления студенческого восстания в Политехническом университете в Афинах пала диктатура “черных полковников”. Огромные изменения принесло за собой студенческое движение 1968 года во Франции. Во многом благодаря активности студентов произошел перелом в решение “черного вопроса” в США».

До дела Егора Жукова ничего подобного в новейшей истории России не было. Активность студенчества, как и социальная и политическая значимость университета, будто бы канули в Лету вместе с перестройкой. Однако сегодня, когда страна, столкнувшись с разнообразными кризисами, истосковалась по авангарду (в самом широком смысле этого слова), которого она когда-то, кстати, не страшилась, возвращение автономии университету, а студенчеству — его социальных функций: усиление роли студенческих советов и профсоюзов, поощрение различных форм внутренний интеллектуальной и социальной консолидации — кажется необходимым фактором для того «рывка», о котором говорит президент.

По крайней мере, Вышка, где, по словам работающего там профессора Дмитрия Евстафьева, среди учащихся и преподавателей есть совершенно разные люди — «от либералов до “левых”, от либертарианцев до государственников» — и где между ними есть «диалог, взаимодействие и взаимопонимание», может этот правильный и свободный внутренний потенциал использовать для дискуссии о роли университета и студенчества в жизни и развитии общества.

Остается лишь задаться вопросом: многое ли выиграет система, посадив за решетку студента, вину которого доказать убедительно будет сложно? И что сегодня России нужнее — радикализированная студенческая молодежь или ответственная интеллектуальная элита?

Кристиана Денисенко: Ответят по закону

Чтобы оставаться сильным, российскому государству нужно быть правовым и сохранять монополию на легитимное насилие.

Позицию защитников Егора Жуковахарактеризует по меньшей мере лукавство. Напомню, студента школы политологии ВШЭ задержали спустя пять дней после незаконной акции 27 июля и предъявили обвинение по статье 212 части 2 УК РФ — за участие в массовых беспорядках, что предусматривает наказание от трех до восьми лет тюрьмы. В ответ на «незаконные действия властей» часть университетского и политологического сообщества предложила, по сути, обойти закон и отпустить студента. Общественная линия защиты строится по двум направлениям. Первая — морально-этическая: мол, 21-летний парень, конечно, проповедует радикальные идеи, но молодости свойственно бунтарство. И раз он ничего не сломал и не поджег, то нельзя сажать перспективного юношу за решетку. И вообще, не будите гнев студенчества, оно, дескать ни один режим свалило.

Вторая линия защиты сугубо юридическая и упирается в определение «массовых беспорядков», под которое, по мнению целого ряда юристов, не подходят события 27 июля. С обывательской точки зрения, незаконные акции оппозиции никак нельзя счесть простым митингом или протестом. Мы наблюдали перекрытие пешеходных и автомобильных улиц, использование петард, шашек, газовых баллончиков, в полицию летели камни, пластиковые бутылки, урна, некоторые правоохранители оказались в больнице, у протестующих находили холодное оружие. Что мы видим в формулировке 212-й статьи? «Организация массовых беспорядков, сопровождавшихся насилием, погромами, поджогами, уничтожением имущества, применением оружия, взрывных устройств, взрывчатых, отравляющих либо иных веществ и предметов, представляющих опасность для окружающих, а также оказанием вооруженного сопротивления представителю власти». Насилие? Есть. Применение «иных веществ и предметов, представляющих опасность для окружающих»? Есть. Ущерб? К участникам несанкционированной акции протеста поданы иски о возмещении ущерба со стороны ГУП «Мосгортранс» и ГБУ «Автомобильные дороги», таксомоторной компании, владельцев магазинов и ресторанов. И возможно, только благодаря оперативным действиям полиции мы избежали погромов, поджогов и прочих радостей, которые сопровождают такие протесты в иных странах.

Защитники Егора Жукова лукавят, когда говорят, что 27 июля не было массовых беспорядков, — так же, как призывающие к просто «прогулкам по бульварам Москвы» лицемерно возмущаются задержаниями. Более ответственной позицией было бы требование к судебному институту уточнить положения 212-й статьи и понятие «массовые беспорядки».

«Вопрос неоднозначной трактовки 212-й статьи УК накладывает огромную ответственность на следственные органы, — говорит доктор юридических наук, заслуженный юрист РФ, председатель Общественного совета при МВД Анатолий Кучерена. — Следственные органы в каждом конкретном случае должны учесть все нюансы, объективно и беспристрастно разобраться в фактах: какие действия были совершены, были ли они совершены в рамках 212-й статьи или нет. Сегодня эксперты могут иметь разные точки зрения на события 27 июля, поэтому очень важна работа именно следственных органов. В целом же всегда лучше исходить из гуманных соображений. Как говорится, худой мир всегда лучше доброй ссоры».

Владислав Гриб, заслуженный юрист РФ, доктор юридических наук, профессор, вице-президент Федеральной палаты адвокатов, отмечает: «Очевидно, что в деле Егора Жукова следствию нужна будет сильная и обоснованная правовая позиция, потому что это дело уже вызвало большой общественный резонанс. Для меня лично как для юриста и адвоката очень важна позиция даже не следователей, а судей. Они — итоговая инстанция. А еще более важная позиция — судей Верховного суда, потому что они в конечном счете будут подводить итог работе следователей, адвокатов и нижестоящих судов. Сейчас даже между нами, юристами, идут очень напряженные дискуссии. Поэтому, чтобы избежать слишком широкой трактовки того, что можно отнести к массовым беспорядкам, необходимо, чтобы либо Совет по правам человека, либо Ассоциация юристов обратились в Верховный суд для их точного разъяснения. Иначе эта дискуссия не будет плодотворной».

 «Дело 27 июля»

 Участие в незаконных митингах сродни любой другой незаконной деятельности. Как и в случае с коррупцией или нелегальной сдачей квартиры, попадаются на этом немногие. Но от риска оказаться за решеткой или получить штраф не застрахован ни один нарушитель. По данным полиции, 27 июля были задержаны 1074 человека. Их них к административным арестам до тридцати суток приговорено 88 человек, еще 332 получили штрафы. Обвинение в участии в массовых беспорядках предъявлено всего 14 людям, включая студента-политолога из Вышки. Справедливость в том, чтобы они были прощены, как остальные 1060 протестантов?

Как и в случае с Иваном Голуновым, дело Жукова приобрело широкий общественный резонанс благодаря эффекту корпоративной защиты. За своего студента вступились более 300 членов академического сообщества ВШЭ. Они написали коллективное письмо, в котором призвали Следственный комитет прекратить дело о массовых беспорядках. За парня поручилась и проректор ВШЭ, кандидат в Мосгордуму Валерия Касамара.

Вслед за Вышкой Жукова подхватили на щит главные редакторы «Новой газеты» и «Эха Москвы», кандидат в депутаты Мосгордумы Любовь Соболь, актриса Чулпан Хаматова, рэпер Oxxxymiron (Мирон Федоров). Учащиеся ВШЭ устроили пикеты с плакатами «Свободу Жукову» и «Студенты не должны сидеть в следственном изоляторе». А преподаватели стали говорить в интервью, какой Егор «отличный, умный ребенок».

Но статус «умного ребенка» или студента не освобождает от ответственности, иначе получается какой-то социальный расизм. К тому же Жуков был не только студентом, он преподавал школьникам в Центре педагогического мастерства и вполне мог влиять на их взгляды. «Перекрытие дорог — важнейшая тактика, которая словно перекрывает движение крови по телу города. Любой город живет за счет своей логистической системы, оттого массовое вмешательство в ее функционирование очень часто заканчивается фатально для режима», — учит своих подписчиков в YouTube Егор Жуков.

Реформы, а не революции

 Ирония в том, что еще недавно Жуков сам ругал того же Навального за излишнюю любовь к неразрешенным акциям. «Навальный знает только одну форму протеста — несанкционированный митинг. Однако от постоянных митингов люди устают и результатов они не приносят», — говорил Жуков в одном из прошлогодних интервью.

Молодым людям свойственно за короткий период менять свое мнение — это вполне нормально. Ненормально нарушать законы своей страны, оправдывая подобное поведение нежеланием или неспособностью властей участвовать в открытой политической дискуссии. Сразу хочется спросить: зачем выходить на неразрешенный митинг, когда есть множество других, законных форм общения с властью? Сами-то готовы дискутировать? Сказать, что у россиян нет другого выбора, кроме как выходить на улицы с плакатами и вилами, значит слукавить. За последнее время в России открылось множество площадок для диалога государства и общества. При органах власти работают общественные советы, с 2005 года проводит свои консультации Общественная палата, с 2011 года действует «Общероссийский народный фронт».

Если разговорные форматы и онлайн-голосования кажутся скучными, а душа требует романтики уличных протестов — пожалуйста, российским законом это не запрещено. В соответствии с законодательством России граждане имеют право отстаивать свое мнение и политические убеждения на митингах и собраниях. Такое право гарантировано статьей 31 Конституции РФ.

Однако в связке с правами всегда идет ответственность. Порядок организации, правила определения мест и основания для прекращения митингов определены в федеральном законе «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях». Сделано это в первую очередь для обеспечения безопасности самих граждан и пресечения незаконных действий на митинге. Ведь если в толпе демонстрантов прогремит взрыв, виновато будет в первую очередь государство, не сумевшее защитить своих граждан.

Чтобы удовлетворить запрос на проведение митингов и при этом не мешать жизни города, власти столицы выделили для всех желающих отдельные площадки. Например, гайд-парк в Сокольниках. Для проведения там протестных акций согласование с московской мэрией не требуется, нужно лишь заранее подать заявку в администрацию парка. Но большинство участников оппозиции игнорируют «резервацию для несогласных», ссылаясь на глухость мест и их отдаленность от главного адресата протестов. Как на это реагируют власти? Фракция правящей партии в Госдуме предложила выделить гайд-парки ближе к центру. В столице это может стать проспект Сахарова, на котором 10 августа 2019 года уже прошел многотысячный согласованный митинг. Мирно и в рамках закона.

Символично, что сам академик Андрей Сахаров, в честь которого назван проспект, будучи диссидентом и правозащитником, выступал против излишнего радикализма общества: «Нужны реформы, а не революции. Нужно гибкое, плюралистическое и терпимое общество, воплощающее в себе дух поиска, обсуждения и свободного, недогматического использования достижений всех социальных систем».

Нужны идеи, а не лозунги. Незаконные митинги деструктивны. Они лишь укореняют раскол между гражданским обществом и силовиками. Хотя и те и другие в равной степени являются неотъемлемыми элементами сильного государства.

Право быть сильным

Есть технологии, которые разваливают государства. Они называются «цветными» и применяются для вмешательства во внутренние дела других стран. Сегодня некоторым сторонникам власти очень хотелось бы найти подобное вмешательство в несогласованном митинге 27 июля, чтобы списать народные волнения на происки Госдепа. Но благодаря глобализации гибридные технологии цветных революций применяются и без влияния извне. И это в той же степени угрожает государству, как и цветные революции.

Чтобы государство исправно выполняло свои основные функции — регулировало общественные отношения, поддерживало порядок на своей территории, защищало себя и своих граждан от внешних и внутренних угроз, оно должно оставаться сильным. Это аксиома на все времена.

Еще в XV веке итальянский мыслитель и политик Никколо Макиавелли в своем известном трактате «Государь» писал: «Когда на чашу весов поставлена высшая ценность — единство государства, правитель не должен бояться прослыть жестоким. Можно казнить смутьянов столько, сколько нужно, потому что казни касаются судеб немногих, а беспорядок — бедствие для всех».

Государство теряет свою субъектность, когда слабеют его институты, и в первую очередь — институт силовой. В очерке «Политика как призвание и профессия» немецкий социолог Макс Вебер описывает монополию на насилие как специфическую функцию государства, которую не могут исполнять другие организации и общественные институты. Любое государство построено на приватизации насилия и обязано защищать свою власть. И делает оно это при помощи силовых структур.

Именно поэтому силовой компонент так важен для государства, равно как и поддержание баланса его участия в механизме политической власти. Если силовики выйдут из-под контроля, они могут стать самостоятельным субъектом политики и взять в свои руки высшую политическую власть. Если же они почувствуют себя уязвимыми, проигравшими, это подорвет основы государственности.

К слову, на формирование атмосферы недоверия к силам правопорядка направлено большинство современных гибридных технологий революций. Их задача в том, чтобы лишить представителей порядка человеческого облика. В политтехнологиях это называется «дегуманизация противника». Например, когда перед несанкционированным митингом демонстрантам объясняют, что омоновцы в «костюмах космонавтов» — это не люди. Или когда через социальные сети звучат дикие призывы к насилию в отношении детей правоохранителей.

Очевидно, что нельзя допустить дальнейшего обесчеловечивания представителей силовых ведомств. Парни по ту сторону металлических ограждений, разгоняя митингующих, выполняют приказ. И делают это в атмосфере оскорблений и открытой агрессии. Но они приносили присягу на верность службе, и нарушить ее — значит преступить закон. Однако делать из стражей правопорядка добрых плюшевых мишек тоже недопустимо, как и превращать автозаки в фотобудки для селфи. Полицию просто не будут воспринимать всерьез.

Злые языки называют Россию «полицейским государством», но на деле вырисовывается совсем иная картина. Демонстрантов бросают за решетку без суда и следствия? Судебные разбирательства проходят открыто и широко освещаются в медиа. На произвол силовиков закрывают глаза? Недавнее дело Голунова окончилось отставкой двух влиятельных генералов. Нет свободы слова? Крупные российские СМИ на все лады поддерживают того же Жукова, и никто их за это не терроризирует. В отличие от Франции — колыбели революции и оплота демократии, которая борется с независимыми журналистами, закрывая их блоги (см. «Французский поцелуй безмолвия», «Эксперт» № 12 за 2018 год).

Что касается «драконовского» закона о митингах, то законодательство западных стран включает куда более жесткую, чем в России, систему наказаний. Например, в Швеции за организацию незаконных митингов предусмотрено лишение свободы до четырех лет, а в Великобритании за массовые беспорядки — до десяти лет тюрьмы.

Источник
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /