Теперь, так сказать, очередь дошла и до моего откровения. Как бы ни было, но я благословляю эту минуту и встречаю этот факт, как давно желанный. Всякое секретное лечение имеет массу неудобных и неблагоприятных сторон, дающих простор предположениям, бессмысленным суждениям и даже уверенности общества в эксплуатации автором легковерного народа. Как бы ни был человек благороден и честен, но с момента самостоятельного появления его среди страждущего народа и желания его облегчить их недуги, он с необычайною скоростью приобретает себе врагов и теряет свою прежнюю и справедливую репутацию. И беда, если этот новый врач не имеет столько состояния, чтобы наделять всех даровым лекарством. Тот, кто не продавал прежде своей честь за сотни тысяч рублей, теряет ее за первый гривенник, полученный от больного. История достаточно перечисляет подобные примеры, тем более, что мир действительно обязан преобразованиями не толпе, а лишь немногим лицам, стоящим выше того общественного мнения, которое некогда распяло нашего Господа.

Во всех отраслях наук и промышленности дозволяется авторам новых изобретений хранить свои секреты, получать привилегии, продавать права и т. д., но только не в медицине. Если два доктора живут рядом и один из них, благодаря знанию какого-нибудь средства, помогает от известной болезни лучше своего соседа, то последнему дается право требовать от первого, чтобы тот не смел отличаться от него такою особенностью. Не знающий, не желающий работать и трудиться самостоятельно, предпочитающий пользоваться опытом других, ни минуты не задумается перед обвинением работающего и трудящегося в шарлатанстве, бесчеловечности и эксплуатации, и в самых оскорбительных недостатках. Изобретатель новой горелки или лампы, новой машины для выделки тканей, нового ружья или орудия, печей, локомотивов, парохода, чего угодно, очень человечен, когда держит свой секрет в кармане, но он и эксплуататор, и шарлатань, если знает травку от зубной боли и раздает ее только тем, которые приходят к нему за нею. Почему же? Потому, что для человека нет ничего дороже здоровья. Можно жить, освещая комнаты сальной свечей, но нельзя жить при болезнях. Можно убивать людей камнями, палками и кремневыми ружьями, но было бы бесчеловечно оставить их страдать от болезней и в особенности, если кто-нибудь из братьев их знает чем помочь этой болезни. Можно передвигаться и пешком, и в лодках, но нельзя проходить мимо страждущих и не говорить, что следует им делать, чтобы избавиться от недугов. Эти сведения необходимы всем, должны быть в голове у каждого, ибо все страдают, болеют и встречают больных, а потому нет ничего противоестественного, если ленивые рутинисты - равнодушные доктора - вправе требовать обнародования опытов своих соседей, которые и работают, и трудятся, и стремятся к изобретению или познанию новых лекарственных средств.

Полагаю однако же, что авторы новых лечений боятся открыть свой секрет вовсе не потому, что это лишит их какого-нибудь дохода, а по более серьезным причинам. Мне неоднократно приходилось встречаться с людьми, которые, зная разные средства от некоторых болезней, держали их в тайне и на мой вопрос: почему они их не обнародуют, они мне справедливо отвечали:

«Во-первых потому, что это не принесет никакой пользы. Это средство поможет только в том случае, если его будут приготовлять по моему рецепту, а, конечно, доктора найдут мой рецепт ненаучным, переделают его по-своему и средство перестанет помогать. Во-вторых, это средство простое и врачи только посмеются над моим открытием».

До какой степени это справедливо, я испытал лично еще в прошлую зиму, когда свирепствовала у нас инфлуенца. Отвергая хинин в лихорадочных болезнях и предпочитая свои лихорадочные капли из подсолнечника, я испытал их прекрасное действие и при инфлуенце. По этой и по другим причинам я, наконец, обнародовал рецепт приготовления своих капель в «Московских Ведомостях», и предупредил, что иное приготовление их недействительно и менее полезно, а предложенное одним из врачей лечение подсолнечником, схваченное им по первому впечатлению, ненаучно, не смотря на то, что исходит от профессора. Случай, приведший этого профессора к познанию свойства подсолнечника мне был хорошо известен, и так как желание этого доктора быть автором нового лечения лихорадочных болезней привело его к решению прочитать реферат, преисполненный неудачных и поспешных советов, то я, более опытный в этом случае, счел себя обязанным высказаться. Но к чему это привело? Во-первых, доктора набросились на редакцию «Московских Ведомостей» за их решимость напечатать мое письмо, а во-вторых, мой рецепт, конечно, не принят, несмотря на его научность и возможность иметь никогда не портящиеся капли и на малую их спиртуозность. В аптеках подсолнечник приготовляют по-своему и, конечно, польза от него будет далеко не должная. Я утешаюсь, однако, тем, что мой рецепт в руках многих семей, и так как средство это имеется всюду, то многие будут пользоваться лихорадочными каплями собственного, а не аптечного приготовления.

Если надо с осторожностью обнародовать свои познания лекарственных средств, то как поступать с новою системою лечения, при желании провести в жизнь известную истину, в которой глубоко убежден автор нового лечения?! Примеры нам известны из истории и, конечно, они не ободрительно действуют на авторов. Вражда и преследование, это главные награды, благодарность некоторых больных, это временное утешение. Чтобы новое лечение приобрело сторонников, оно должно творить чудеса, добиваться таких крупных результатов, которые немыслимы для существующих систем; необходимо вырывать людей из объятий смерти. С другой стороны, подобные результаты лечения убеждают общество в сверхъестественности и автору приписываются духовные силы, что в глазах людей низводит это лечение опять-таки в область фантазии, шарлатанства и эксплуатации. Творить чудеса надо, а творящим их выражается недоверие и сомнение. Следовательно, остается одно: молчать, терпеть, и выслушивать нарекания. Молчать, пока не наступить час, когда можно будет заговорить, не боясь за судьбу своего детища; терпеть, пока масса излеченных не заставить врагов лечения отнестись к нему с уважением; выслушивать нарекания, пока хулители и недруги, устыдясь своего пусторечия и злостного отношения, не обратятся сами за помощью в болезнях и не станут кланяться тому же человеку, которого несколько дней тому назад бранили. Но на это требуется много времени, много терпения и много смирения. Без помощи Божьей человек не вынесет таких испытаний, а потому мы видим, например, в Ганемане, не дожившем до торжества своего метода лечения, строгую нравственность и глубокую религиозность.

Я до сих пор молчал потому, что иначе мои слова были бы словами вопиющего в пустыне. Один в поле не воин, говорит справедливо наша русская пословица. Один больной не может изобразить целой больницы, так же как один голос автора какой-нибудь оперы не даст представления об его музыкальном произведении. Для сражения нужны тысячи воинов, для больницы нужны сотни больных, для оперы - хор и певцы для всех ролей. Точно также для нового лечения нужны толпы излеченных; тысячи их голосов, вместе с возгласами виновника их благополучия и здоровья, будут слышны даже и в пустыне.

Я до сих пор терпел не только подозрения, оскорбления, но и желание некоторых лиц уверить публику, что я лечу верой, молитвой, святой водой, т.е., иначе говоря, богохульствую. Терпел лишь потому, что каждое мое лишнее, не во время сказанное слово могло повредить моему лечению. Ранее, чем объявить хотя бы о прекрасном действии подсолнечника в перемежающейся или южной лихорадке, мне следовало вылечить им самые упорные лихорадки; излеченные с благодарностью стали смотреть на знакомый им с детства подсолнечник, но посоветуй я им сделать настой подсолнечника, когда болезнь была в полном разгаре, а принимаемый мышьяк выбросить в окно, они бы только посмеялись над наивностью моего совета, а меня сочли бы за оригинала, возбуждающего их сожаление. Мудрое правило: больше молчать, чем говорить, драгоценно для автора нового лечения.

Однако молчать и терпеть не легко и я радуюсь, что по воле Всевышнего настал час, когда я, наконец, могу заговорить. Обет молчания - это самый тяжелый подвиг даже и в монашеской жизни.

Итак, изложив в предыдущих беседах историю и все практикующиеся методы медицины я объяснил вам, господа, тот путь, которым сам дошел до моей теории. Следовательно, мною уже высказано много и чтобы перечислить принципы моей системы - системы Чичагова, остается лишь подвести итоги всему читанному и пересказанному в предыдущих беседах. Дополнительных объяснений будет относительно не много.

Но ранее этого, вы, конечно, хотите знать, как я называю свою систему? Вообразите себе, что я не хочу ей даже придумывать названия. Если вас будут спрашивать, как вы лечитесь, то отвечайте просто: «по системе Чичагова». Не удивляйтесь моему подобному решению. Мы привыкли окрещивать не только людей, зверей, местности, города, села, поля, рощи, но и наши вещи равными именами, но разве название, имя всегда объясняют достоинства именуемого. Есть охотники, которые окрещивают свои поместья и дачи такими именами, как «мон репо», «райе во», «благословенное», «отрадное» и т. д. Но спросите по совести владетелей, чувствовали ли они в них душевный покой, райское блаженство, ощущали ли они отраду, благословенное житье?! Увы, называя так свои поместья, они только думали, предполагали, мечтали и в действительности ничего не сбылось. Охотники до девизов, вырезают их на печатях, пишут на гербах, носят их брелоками и всем показывают, думая убедить, что они следуют этим чудным принципам. Например, какой чудный девиз «etre et non paraitre», т.е. быть, но не казаться! Но сколько любящих этот девиз никогда не бывают бескорыстными, добрыми, нечестолюбивыми, справедливыми, снисходительными и всепрощающими, а только стараются казаться таковыми.

Тот аллопат, который презирает гомеопата и считает себя представителем «рациональной медицины», всегда ли бывает аллопатом и рациональным? Да, это щекотливый вопрос, но надо сказать правду. Нет, вовсе не всегда; он лечит железом, мышьяком, ипекакуаной и многими другими средствами, по гомеопатическому закону, а рационален ли он, мы знаем из предыдущих бесед. Гомеопат, который прописывает своему больному столовую ложку касторового масла, - что такое? Он аллопат. А аллопат и гомеопат, которые закутывают пациента в компрессы? - Они гидропаты. Зачем же они называют себя только аллопатами или только гомеопатами? Вероятно из желания окрестить себя каким-нибудь именем. А если имя ничего не объясняет и не представляет ручательства, что действия будут соответствовать названию, то, мне кажется, лучше не стараться казаться, а только быть, без названия или клички.

Но не только на этом основании я протестую против окрещивания моей системы лечения - Чичагов система оздоровления. Странное дело, аллопатия считает своим отцом Гиппократа, гомеопатия доказывает, что закон подобия был открыт Гиппократом, гидропатия называет Гиппократа своим основателем, и никто не отвергает что правила гигиены были выработаны всё тем же Гиппократом. Он - отец медицины, лечил по всем этим принципам, законам, не мог обходиться ни без одного из установленных им правил и не писал, что его методы сложены из аллопатии, гомеопатии и гидропатии, а называл свою науку одним именем «медициной». Почему же его последователи вздумали делиться? Наука это не имущество и не невоодушевленный предмет. Я понимаю, что три брата крестьянина, разделив отцовские поля, могут их различно обрабатывать и не у всех одинаково вырастает хлеб; я понимаю, что аллопаты и гомеопаты могут поспорить в приготовлении лекарств и можно ожидать от них разные результаты, но никак не пойму и не могу себе представить, чтобы, например, название «дом», представляющее одно целое, можно было для большей ясности, заменить, например, словом «трехэтажное здание».

Арифметика, алгебра, геометрия составляют математику; аллопатия, гомеопатия, гидропатия образуют медицину. Может ли астрономия делать свои вычисления, не признавая арифметики и только с помощью одной геометрии. Если нет, то мне кажется, из наблюдений за действиями врачей не трудно убедиться, что они также не в состоянии лечить человечество одной гидропатией, не признавая для многих болезней аллопатии или гомеопатии. Впрочем, я достаточно говорил об этом в предыдущих беседах, доказывал на примерах и только на основании столь ясного и понятного факта не нахожу смысла в окрещивании своей системы каким-либо именем, предшествующим слову «патия».

Никто не может выдумать новой анатомии человека, никто не в состоянии опровергнуть, что озноб и жар есть доказательства лихорадки, а воспаление легких характеризуется колотьями в боку и т. д. Я задумал после изучения медицины изменить только то, что мне казалось недостатками, а потому я не автор новой медицины, а лишь составитель новой фармакологии, новой дозировки лекарств, нового способа их употребления и т. п.

Семейная вражда, существующая и существовавшая всегда в медицине, что прекрасно иллюстрируется её историею, заставляет последователей различных принципов придумывать себе названия. Но удельная система в медицине потерпела давным-давно крушение, и если этот удел среди общественного мнения не заставляет еще враждующих опомниться и помириться, то видимо еще не народился освободитель человечества от этого чувствительного ига. Надо, однако, надеяться, что мои последователи не будут уже проповедовать, как некоторые враждующие сыны медицины, что лекарства мешают только живительной силе природы оздоровлять организм больного, а потому надо лечить одной гигиеной; не будут также смеяться, как иные, над увлечениями своих собратьев-гигиенистов и возвеличивать значение одних лекарств; не станут уверять, как некоторые, что действительная польза получается только от таких средств, как вода и электричество; не подумают отвергать решительно всё, как многие врачи, и действие лекарств называть воображением и т. д. Истина в золотой середине.

Профессор Мантегацца доказывает в своей брошюре: «Лицемерный век» (перевод д-ра Лейненберга. Одесса. 1889 г.), что не только человек может похвастаться, что он изобрел лицемерие, но что животные предупредили его в этой мелкой политике. Может быть он и прав, но мне кажется, что люди в некоторых своих науках и, конечно, более всего в медицине развили лицемерие до непозволительных размеров. Несомненно, что из всех животных нашей планеты мы одни умеем писать и, что еще печальнее для истины, решаемся писать неправду. Странно еще то, что сочинения многих правдивых писателей никем не читаются, так как правда колется и очень скучно читать неприятные вещи, а сочинения других авторов книг, в которых более фантазии и ложных основ, глотаются мужчинами и женщинами, стариками и молодежью не с меньшим удовольствием, как табачный дым. Ошеломляющее действие этих книг подобно никотину. Неправда живет не только в романах и исторических повестях, но и в медицинских книгах. Не они ли стараются уверить публику, что аллопатия рациональна, медицина наука точная, изобилующая аксиомами, зиждется на прочных основах и т. д.? Если есть доктора, которые своими рецептами, т.е. письменно убивают людей, то также прав Мантегацца, говорящий, что человек убивает и пожирает своего ближнего, как тигр, ворует - как кошка, кусает - как собака, пачкается - как свинья, но так как он стоит гораздо выше последней, то он умеет сразу загрязнить тело и душу. В настоящее время, после стольких веков притворства, человек дошел до того, что обманывает самого себя. Когда доктор пишет рецепт, в котором изобилует смесь, он старается уверить самого себя, что он сознательно его пишет, понимает, какое действие произведет лекарство, и что больному оно будет полезно. Но часто подобное лицемерие кончается тем, что родные пользуемого больного приходят в ужас от дурного действия лекарства и набрасываются на доктора с упреками. И что же отвечает врач? Он сваливает вину на науку, которая еще не дошла до многого. Что же говорит наука в свое оправдание? Она сваливает вину на природу, которая создала людей с таким разнообразием, что нет двух равных и похожих людей. Не то ли же самое случилось с Адамом после грехопадения? Адам извинялся перед Богом, обвиняя Еву; Ева, упрекаемая Богом, сложила всю вину на змея, а последний наверное сложил бы ее с себя на четвертого виновника, если бы они не были там только втроем. Справедливо восклицает Мантегацца: «где в настоящее время тот химик, который мог бы отличить действительное от ложного, где тот искусный микроскопист, который бы отличил природу от искусства? В настоящее время лицемерие стало атмосферой, в которой всё мы движемся, дышим и которая с крайней поверхности нашего платья проникает в самые глубокие канальцы мозга наших костей. Лицемерие растет в прямом отношении к цивилизации, ибо там, где властвует одно насилие, оно бесполезно». Хитрость наша ловка, добра, тонка и хорошо воспитана.

Как врачи утешают иногда больных и их родителей в возможности достигнуть поправления, когда сознают, что этого не будет, и боятся, что вследствие их правдивых слов, могут остаться недовольными их лечением и позвать других врачей! Как усердно выслушивают и выстукивают доктора больного, когда они не знают, каким средством помочь ему, и сколько употребляется мускульного труда на повертывание его, измерение и взвешивание.

Гениальный пессимист Леопарди пишет, что люди никогда не бывают так смешны, как когда они желают казаться или быть тем, чего они в действительности собою не представляют. Бесспорно, нет ничего смешнее, когда нищий хочет казаться богатым, невежда - ученым, крестьянин или купец - барином, больной - здоровым, старик - молодым и обратно, урод - красивым, скупой - добрым, провинциал - горожанином и т. д. По моему не менее смешно, когда аллопат, отвергающий на словах гомеопатию дает ипекакуану в малых дозах от рвоты, а гомеопат, желающий чтобы его противники считали человеком науки и лечащим лекарствами, а не водою, прописывает всегда тинктуры и отвергает разведение, т.е. половину учения Ганемана. Мантегацца так говорит о лицемерии наук в XIX-м веке: «Лгут учителя, лгут ученики, лгут экзамены, лгут дипломы, удостоверяющие знание учеников. Лгут учителя потому, что все они вынуждены преподавать вещи, которых сами хорошо не знают. Лгут ученики, прикидываясь знающими то, чего не знают и облекаясь в энциклопедическое платье, составленное из кусочков, взятых из сотни томов, которые они вынуждены читать и изучать. Лгут экзамены, потому что в том виде, как они существуют теперь, они измеряют не знания экзаменующихся, а их быстроту памяти, ловкость ума, хитрость и изворотливость. Лгут дипломы, давая докторскую степень множеству людей, которым только что следовало бы начать учиться. Они лгут, потому что дают обществу людей, опасных для него вследствие своего практического невежества, людей, которым можно безнаказанно строить здания - кладбища для своих строителей, можно безнаказанно убивать больных и уничтожать самые справедливая вещи. Наши современные доктора суть фрагменты людей, которые, чтобы не жить совершенно бесполезными для общества и для самих себя, вынуждены ежедневно скрывать свое грубое невежество и хвастать тем блестящим лаком, которым они его покрывают, и все-таки они могут войти лишь в виде маленьких фрагментов в пеструю мозаику нашего общественного здания. Плохо пришлось бы нашим культурным людям, если бы они должны были жить изолированно на покинутом острове! Дети лицемерного века, они могут жить лишь в той фальшивой среде, в которой родились, подобно плесени, которая лучше всего развивается в сыром и темном погребе!»

Итак, я не хочу быть ни лицемерным, ни лживым, а потому не желаю давать своей системе никакого названия. Существует только одно целое, одна наука-медицина, отцом которой считается Гиппократ. Я позволяю себе надеяться, что всё, что сделано мною и принадлежите мне, будет когда-нибудь введено во все системы, которым пора также уничтожить свои вывески и называться именами своей науки. Теперь приступим к перечислению принципов.

1) Медицина есть искусство предупреждения и излечения болезней.

Облегчение страданий, причиняемых болезнями и во время болезней, есть второстепенная цель, в большинстве случаев достигаемая попутно при лечении причины или корня болезни и только редко требующая специальных, паллиативных средств.

Медицина меньше чем всякая другая наука, может быть совершенною, так как врачебное искусство чересчур подвержено превратностям.

В медицине не может быть речи о точности науки.

Говоря справедливыми словами Ганемана, истинная медицина по своему существу есть чисто опытная наука, а потому она может и должна придерживаться только одних фактов и входящих в круг её деятельности чувственных явлений, так как всё предметы, которыми она занимается, явно и в достаточной степени даются её чувственному пониманию опытом; познание болезни, подлежащей излечению, и познание действия лекарств и способа применения изученных лекарственных свойств к изгнанию болезней, всему этому единственно и вполне достаточно научает опыт; её предметы могут быть извлечены только из чистых наблюдений и опытных фактов, и она не имеет права ни на один шаг выступить из круга чистых и внимательно изученных наблюдений и экспериментов, если не желает превратиться в ничтожный обман.

Конечно, из всех медицинских наук самая сведущая - это анатомия. Изрезав тысячи, десятки тысяч трупов, делая исследования при помощи микроскопа, наконец можно научиться различать сложный механизм человеческого тела. У всех людей есть те же кости, те же легкие, сердце, печень, желудок, словом, всё одно и то же. Поэтому анатомия дает достаточно ясную и живую картину наиболее важных и существенных отношений человеческого тела, содействуя правильному уразумению физиологических явлений в отдельных органах. Если же эта живая и ясная картина в глазах иных людей превращается в туманную и хаотическую, то только потому, что в учебниках и беседах некоторых профессоров царствует аллопатическое многосмешение. Могло быть много причин некоторым лицам работать над исследованиями, которые не принесли существенных плодов, но нет основания все их труды вводить в науку. Анатомия Гиртля, например, настолько объемиста, что занимающийся теряется, не умея, как говорит профессор Таранецкий, отличить важное от неважного, необходимое от лишнего. Привычка изобретать наименования всему встречающемуся в жизни создала в анатомии такую обширную терминологию, что ни один человеческий ум не в состоянии ее заучить, без ущерба для иных познаний.

Науки об отправлениях человеческого организма, как физиология, медицинская физика и химия, менее сведущи.

Как говорит д-р Ригер, состояние здоровья и нездоровья известного лица вовсе не связано с тем, видит ли что анатом или нет. Что какое-либо функциональное расстройство делается видимым и для глаза анатома, это само по себе чисто случайно. Орган, обнаруживший при жизни симптомы ненормального отправления, во многих случаях оказывается ненормальным и при вскрытии, но во многих случаях нет. В последнем случае это может происходить оттого, что наши анатомические чувства в настоящее время еще недостаточно остры для воспринятия видоизменений, которые еще со временем, может быть, сделаются видимыми, или потому, что ненормальность такого рода, что она вообще по самому своему свойству навсегда останется скрытою для наших анатомических чувств. Во всяком случае, современная патология и особливо медицинская практика не может связывать себя очевидностью и утверждать, что раз ничего не видно, то и не может быть ничего ненормального. Главное значение болезни заключается в ненормальности отправлений (функций); ненормальный анатомический результат важен, но несуществен.

Для восстановления ненормальных отправлений медицина отыскивает способы и средства, которые составляют особые науки: терапию и фармакологию.

Ставя искусство лечения в главнейшую зависимость от подробнейшего изучения анатомии человека, патология и терапия разделились на множество специальных предметов, между тем как изучение всех этих специальностей необходимо каждому врачу. Следовательно, они должны иметь предельные объемы и согласоваться в той форме, чтобы врач мог посвятить себя лечению всего человека, как нераздельного целого. Эти пределы будут без сомнения соответствовать знаниям, основанным на истинных медицинских законах и сведениям, необходимым для пользования страждущих. Хирургия с акушерством, как отрасли, не относятся в строгом смысле к медицине.

Что бы сказали про ботаника, если бы он знал только одни травы и не умел отличить хвойных древесных пород от лиственных. Фармакологические вопросы оказываются наиболее трудными, потому что научный контроль над действием лекарств на живой человеческий организм часто не поддается анализу. Поэтому практический путь (эмпиризм), самый важный и единственно верный. По справедливым словам Daremberg’a, история медицины есть демонстрация из столетия в столетие; с одной стороны - бессилия терапии и систем, с другой - могущества фактов и благотворного влияния экспериментального метода. Верно только то, писал Ганеман, и это должно было бы вызвать нашу скромность, что почти все наши знания о врачебных силах, как простых и естественных, так и искусственных продуктов, в большинстве случаев ведут свое происхождение от грубого и автоматического применения их простым человеком и что основательный врач извлекает последствия из действия так называемых домашних средств, которые для него бесценны и значение которых низводит его к истинной природе, к вящему ликованию его больных.

Следовательно, чтобы иметь несомненные и верные средства для лечения болезней, необходимо жить с природою и отрешиться навсегда от стремления переделывать ее на свой лад.

Фармакология должна быть основана на научном эмпиризме.

Медицина не скрывает того, что она мало знакома с сущностью болезней, но что следует понимать под словом сущность? Бактерии и бациллы, признанные за причины болезней, составляют ли их сущность? Ведь мы не знаем еще, они ли производят известное заболевание, или выделения их, или они просто представляются носителями известного яда? Существуют бактерии болезнетворные и неболезнетворные, те и другие похожи друг на друга, а потому можно предположить еще иную причину, служащую к превращению бацилл и бактерий в болезненные начала. Молоко скисает, портится также от присутствия в нём грибков и никто однако не сомневается в сущности этих причин, зависящих для молока от времени хранения на теплом воздухе, от здоровья той коровы, которая дала молоко и т. д. Причин порчи молока конечно гораздо больше, чем нам известно; чистота конюшни, посуды, коровницы и самой коровы, состав корма, также влияет на доброкачественность молока. Я привел этот пример для сравнения его с кровью человека. Доброкачественность крови не только зависит от гигиенических условий жизни человека, от болезненных начал, попадающих в кровь с воздухом и пищею, но еще от такой массы причин, большинство которых нам и не может быть известно. Сущность этих причин - невидима, неосязаема, неуловима и заниматься ими напрасный труд. Человек никогда не сделается всеведущим и скромность его должна установить известные пределы его вмешательства в тайны природы, если только он хочет приносить пользу своим ближним. Вечно искать разрешения вопросов - в одной теории, значит отдаляться от опыта и знания верных средств, с помощью которых излечиваются болезни человека. Сущность болезней сделается совершенно известною с той минуты, как мы откажемся от желания проникнуть своим рассудком в непроницаемое. Каждый знает причину порчи молока, простоявшего летом в комнате; таким образом, сущность или причина порчи нам делается понятною. Холод предохраняет молоко от скисания, но опять лишь на известный срок, далее которого никакие средства не могут изменить процесс порчи этого продукта. Совершенно тоже происходить и с кровью человека: она портится или заболевает; есть болезни против которых можно выучиться бороться, и есть такие, которые никогда не будут излечимы, потому что порча или болезненность крови неизменно прогрессируют до разрушения всего человеческого организма. Как существуют пределы для хранения на воздухе жизненных продуктов, так и имеются пределы для болезненного состояния крови человека. При появлении человека на свет спешат дать ему всё, что могло бы предохранить его от болезненности, также как спешат, например, молоко скрыть от солнечных лучей тотчас после доения коровы. Разница между людьми и взятым примером лишь в том, что людей поддерживает жизнь, движение, тогда как все продукты и выделения, взятые от жизни, находятся в состоянии покоя и смерти.

Человеческая жизнь называется природой или натурой. Ей приписывается известная сила, противодействующая заболеванию человека, так что люди науки прямо утверждают, будто натуры - врачи болезней. Было замечено, что многие больные выздоравливали без лекарств, а иногда скорее, легче, самостоятельно, чем при вмешательстве медицины. Как объяснить это явление, не совсем приятное самолюбию науки? При современных познаниях наших в анатомии, объяснение очень просто. Организм человека устроен так, что в нём происходит постоянный обмен веществ, т.е. питание новыми продуктами и удаление из организма всего отжившего, негодного и болезненного. Этот обмен совершается при помощи кровообращения, которое не останавливается ни на одну секунду в течение жизни человека. Очищение крови, удаление из неё вредных веществ произойдет только тогда, когда кровь будет достигать с известной быстротой и правильностью таких органов, которые специально устроены для этой цели, а именно легких, печени, почек и кожи. Натура или природа человека руководить обращением крови и потому оно совершается без участия нашей воли. Но, однако, правильность кровообращения находится в зависимости от множества условий, которые мы должны исполнять и как разумные создания Божии, одаренные волею, мы можем относиться к этим условиям со властью. Желание или нежелание быть исполнительными зависит от нас, а следовательно, мы можем вредить или помогать обращению крови в нашем теле. Затем в числе условий находятся и такие, которые на половину зависят от нас и наконец влияют на кровообращение помимо нашей воли, как, например, температура, климат, зараза ядами и т. д. Таким образом, внутри человека действуют две силы - природа и наша воля. Природа по своей мудрости стремится всегда к доставлению законного и благого, и если ей не слишком противодействует наша воля, то она одержит верх. Вот почему природа, действующая самостоятельно и противодействующая всему неестественному, излечивает наши болезни; она сама стремится восстановить кровообращение, которое нарушилось от болезни. Но это еще не доказательство, что природа может всегда и при всех болезнях восстанавливать правильность кровообращения своею силою, так сказать. Если болезнь происходит от ненормального состава крови или уже процессы болезни выразились разными изменениями в тканях органов, то одной силы природы бывает недостаточно. Тогда природа сама требует помощи, которую должны подать терапия и фармакология. Следовательно, эти науки могут содействовать очищению крови и организма от болезненных начал, поступивших в кровь, когда природа или натура человека делается недостаточно могущественною для самостоятельной борьбы с болезнью. По правде, таких случаев больше чем уверяют люди науки. В нашем веке болезненность человеческого рода так развита, что медицина сделалась самою необходимою и драгоценною наукою для людей.

Когда мне приходилось говорить с докторами об основных принципах моей системы - системы оздоровления Чичагова, то они с первого же моего слова о значении крови в болезнях человека снисходительно причисляли меня к последователям гиппократовской гумморальной системы. Верно и собеседники мои помнят, как д-р Ковнер отзывался об этой гумморальной системе в своей истории медицины. Старые, - пишет он, - наивные взгляды на изгнание или удаление испорченных соков из пораженных мест организма могут удовлетворить только непосвященных, все симпатии коих всегда будут на стороне ревульсивного метода, именно вследствие его подкупающей ясности и удобопонятности. Словом, тот, кто говорит об очищении крови, человек ничего не понимающий в медицине, по убеждениям современных аллопатов. Не обратно ли?

Действительно, ни одна медицинская система не держится гиппократовского принципа, кроме гигиены и гидротерапии, но однако последние настойчиво проводят мысль, что вся забота человека

от рождения должна состоять в поддержании правильного кровообращения и очищения крови с помощью этого установленного самою природою способа. Что в устах гигиены и гидротерапии не наивно, то, надеюсь, в моих устах не есть доказательство моей непосвященности в тайны медицины.

Я уже упоминал об этом во второй моей беседе. Не мы с вами, господа, непосвященные, а они, стоящие во главе современного направления медицины, эти просвещенные деятели, оказываются непосвященными в истине. Можно только пожалеть тех последователей и учеников Гиппократа, которые, не поняв столь важной основы всего его учения, сочли за более мудрое, уничтожить старое и предложить человечеству свое новое; не подкупающее ни своею ясностью, ни удобопонятностью, ни правдивостью, ни ощущаемой пользой. Наука, двигаясь вперед, могла только изменить способы лечения, но эти средства или способы не должны были уничтожать основы всего гиппократовского учения.

Древние, не имея правильного представления о кровообращении в человеческом теле, понимали отвлечение больной крови от мест сосредоточия только в смысле кровопусканий, слабительных и рвотных. Принимая, что болезнь есть нарушение равномерного смешения веществ и гармонии присущих им сил, потому что тело составляет круг, в котором, следовательно, нет ни начала, ни конца, древние ученые заботились о восстановлении этого равновесия. Гиппократ, конечно, не мог не заметить влияния желудочно-кишечного аппарата на упомянутое равновесие. Когда желудок и кишки свободны, то равновесие, которого он добивался, восстановлялось легче; это убедило его в необходимости при всяком заболевании очищать желудок и кишки. И теперь доктора очищают желудок, дабы не было ничего задерживающая или влияющего на брюшное кровообращение. Кровопускание, в глазах Гиппократа, имело лишь значение, как средство уравнения венозных потоков крови с артериальными. Этот способ просуществовал несколько тысячелетий и еще на памяти у каждого из нас. Весьма наивно то, что медицина и до сих пор не находит иного способа влиять на восстановление правильного кровообращения, не смотря на выработавшееся ныне ясное представление о законах кровообращения.

Древние инстинктивно признавали важность восстановления правильного кровообращения. Не зная однако, что сама природа создала в человеке такие органы, которые предназначены для поглощения из потоков крови всех отживших и негодных для питания частиц организма, они предполагали помогать природе, открывая боковые, окольные пути, подобно тому, как вода из ручья отводится в новое русло. Теория Гиппократа «о приливах» и об отвлечении болезненных соков от мест сосредоточия вовсе не поражает своею наивностью. Мы и теперь хорошо знаем, что значит прилив крови к голове. Обыкновенно он сопровождается ощущением холода в ногах и оконечностях рук и нарушением правильного пищеварения. Следовательно, прилив крови причиняет боль и страдание там, куда она изливается и поражение места, которое она оставляет. Гиппократ говорит, что если опорожнение, перенос или отделение жидкостей совершается внутрь, то нужно опасаться двойного страдания, а именно, на месте прилива и на месте отлива. Приливы наступают и тогда, когда мягкие части охлаждены чрезмерно и тогда, когда они чрезмерно разгорячены. Теперь посмотрим, насколько теория Гиппократа и гумморальная его система наивнее того, что нам проповедует современная гигиена и гидротерапия?

Гигиена учит, что нарушение правильного хода обмена веществ (равновесие Гиппократа) влечет за собою болезни. Обмен веществ происходит при помощи крови, поэтому последняя составляет источник жизни и требует самых тщательных забот. В виду этого необходимо всегда заботиться о надлежащем количестве и качестве крови. Вещества негодные для питания и вредные должны удаляться из крови. Удаление из крови этих веществ, т.е. очищение её происходит через легкие, печень, почки и кожу (этого Гиппократ не знал). Но для того, чтобы кровь могла вполне выполнить свое назначение, т.е. питать организм, она должна течь живым потоком по всем частям тела. Из этого вытекаете другое основное условие: необходимо поддерживать правильное обращение крови, столь важное для жизни и здоровья.

Гидротерапия учит, что вслед за раздражением холодом происходит малокровие, которое однако скоро заменяется сильным приливом, гиперемией, переходящей наконец в венную гиперемию и застой. Подобным же образом действуют и высокие температуры. Более высокие градусы тепла также могут вызвать быстро проходящее сокращение сосудов, за которым скоро следует расслабление их. От распределения крови, давления и напряжения в кровеносной системе зависят важнейшие органические отправления. Измененное распределение крови есть главный фактор чередующейся деятельности органов. Между деятельностью различных органов животного тела существует чередование в том смысле, что за усилением деятельности в одном каком-либо органе, соответственно уменьшается деятельность другого или всех остальных органов.

Параллельно с количеством крови в органах, и в том же смысле, изменяется и величина их отправлений. Функционирующий орган становится богаче кровью, а покоящийся беднее. Весь так называемый отвлекающий способ лечения основан именно на этом принципе. Если, например, какой либо болезненный процесс зависит от усиленного притока крови к какому-либо органу, то гидротерапия старается расширить сосуды какой-либо области, отдаленной от этого больного органа, и тем самым уменьшить количество крови, доставляемой последнему; старается произвести прямое отвлечение (отведение) тока крови от больного органа. Если же болезненный процесс в каком-либо органе зависит от уменьшенной доставки крови, то она будет стараться, напротив того, вызвать сокращение сосудов в какой-либо значительной области тела и таким образом отклонить ток в пользу частей, бедных кровью. Те понятия, которые аллопаты имеют в настоящее время о способе отвлечения крови и болезненных соков, действительно не могут быть применяемы с пользою и не в состоянии дать ясного представления о возможности такого лечения. Горчичники, мушки и нарывные средства, и затем проколы брюшины или бока, вот средства отвлечения у представителей рациональной медицины. Настоящая, истинная терапия требует умения действовать на кровь и кровообращение.

Если слово порча отнести к крови, то это необыкновенно режет ухо современной аллопатии, точно негармонический аккорд из песни аллеутов. Признать гомеопатический принцип за закон или назвать причиною болезни порчу крови, это значит в одинаковой степени быть ненаучным в глазах аллопата. Однако чем виноват русский человек, что на его языке нет более подходящих слов в лексиконе! Пусть научный слух г.г. аллопатов перестанет быть столь чувствительным. Мы привыкли выражаться на общепонятном языке для русского народа, а потому, как каждый жизненный продукт бывает свежий и порченый, так и кровь может быть хорошая и дурная, т.е. порченая. Можно только с большею точностью заменить эти выражения словами: здоровая и недоброкачественная кровь. Нормальная и ненормальная кровь, это выражение ничего не объясняющее. Если вы меня спросите, какая должна быть нормальная кровь? я вместо ответа прикрою рот рукою. Ни норма человеческого роста, ни норма необходимого количества ежедневной пищи, ни норма развития его органов, ни норма объема, веса и его умственного развития, - никому неизвестны, кроме воинского присутствия, где по известным измерениям вербуют рекрут для войска. Но понятие о здоровье и болезни вполне определенное, хотя оно, большею частью, бывает относительное. Если же научный язык не отвергает таких названий болезни, как худосочие и гнилокровие, то он не имеет основания брезговать словом порча в отношении крови.

Как же мы определяем причины человеческих болезней? Исходя из того основания, что кровь питает все части человеческого тела, нельзя не признать, что здоровье наше зависит: 1) от количества и качества крови, 2) от правильного обращения крови в теле, и 3) от отсутствия в нас органических недостатков, могущих перейти к нам по наследству от родителей.

Первые две причины неразрывно связаны между собой. Без правильного кровообращения не может быть правильного обмена веществ, т. е. питания и очищения крови, а без должного количества и качества крови, питающей все части тела, не может быть правильного кровообращения, так как больная кровь образует препятствия для свободного обращения крови. Качество крови зависит от питания и очищения её с помощью кровообращения. Процесс превращения белых кровяных телец в красные неизвестен в точности. Яды и болезненные начала, попадая в кровь, производят общее или местное заражение крови. Для воспринятия этого яда кровь должна быть предрасположена, т. е. уже достаточно болезненна. Заражающие яды нарушают еще более существующую неправильность кровообращения. В такой же неразрывной связи по отношению к заболеванию находятся между собою нервы и кровь. Кровообращение, как и все отправления в человеческом теле, происходит при помощи нервов, которые обладают способностью раздражения. Нервы управляют упругостью и объемом сосудов, по которым течет кровь. Если же последняя должна двигаться с известною быстротою для того, чтобы обмен веществ происходил правильно, то значение работы нервной системы представляется весьма важным. Однако, могут ли нервы и мозг, из которого разветвляются нервы, болеть сами собою, т.е. самостоятельно? Питание, здоровье и сила нерв опять таки в зависимости от качества крови и правильности кровообращения, но истощение сил нервной системы может быть и насильственное, благодаря излишествам, которые себе позволяет человек.

Следовательно, болезнь есть нарушение обмена веществ или равновесия в организме, т.е. нарушение правильности кровообращения, вследствие болезненного состояния крови. Болезненность крови, если она не врожденная, может быстро развиться от ненормального образа жизни и опасность болезни будет в зависимости от степени порчи, которая породит недостаточность питания тканей или начнутся создаваться застои в мелких сосудах, выпоты, опухоли и такие изменения в органах, что неправильность кровообращения, постепенно возрастающая, сделается побуждающею причиною ко всевозможным расстройствам.

Всякая острая и хроническая болезнь в соответственной степени нарушает правильность кровообращения, но если болезнь касается таких органов, как нагнетательный аппарат, то расстройства кровообращения становятся чрезвычайно серьезными.

В третьей моей беседе я говорил об истинных причинах болезней и высказал мои взгляды, подтвердив их доказательствами. Когда кровь обладает малым количеством кровяных телец, а больше болезненных шариков, или когда количество крови безусловно уменьшено, вследствие потери крови от кровотечений, тяжких болезней, обильных выпотов и т. д., то это состояние крови называется малокровием. Когда в теле избыток крови и он себя дает чувствовать, то подобное состояние называется ложным полнокровием. Когда кровь снабжается чрезмерным количеством бесцветных кровяных телец, а количество красных кровяных телец всё более и более уменьшается, то подобное состояние крови называется белокровием или лейкемией.

Когда в крови появляются темные, черные и черноватые зернышки пигмента, различаемые при жизни с помощью микроскопа, то эта болезнь называется меланэмией (пигментные зерна черного, бурого или желтого цвета в крови при болотной лихорадке – малярии).

Напомню вам, господа, еще свидетельства Эйхгорста, Нотнагеля, Россбаха, Юза и Винтерница. Эйхгорст говорит, что при невралгиях, причину поражений склонны предполагать в таких расстройствах кровообращения, которые не могли быть отысканы в трупе. Способность ощущения кожи весьма существенно связана с нормальным кровообращением.

Нотнагель и Россбах пишут, что здоровое тело не допускает внедрения низших организмов, которое допускается только болезненно измененным организмом, не имеющим ни нормального пищеварения, ни нормальной крови.

Юз говорит, что воспаление - это изменение в кровообращении пораженной части и состоит в усиленном приливе крови к известному месту. При лихорадке прежде всего обращает на себя внимание расстройство кровообращения.

Винтерниц свидетельствует, что все болезни важнейших органических отправлений зависят от распределения крови, давления и напряжения её в кровеносной системе.

Теория о протоплазме, основанная на неопровержимой истине, подтверждает принципы, высказанные мною в сегодняшней беседе. Не все части нашего организма одарены жизнью. Между волосами и когтями с одной стороны и тельцем крови с другой - большая разница. Белое кровяное тельце представляется бесструктурным, прозрачным, бесцветным, полужидким веществом, состоящим из мелких шаровидных частиц очень сложного химического состава, находящихся в постоянном самопроизвольность движении. Такова живая материя везде, будь она обнажена, как в нашем примере, или связана, как в других частях, например в клеточке, с материалом другого рода. Стенка последней служит типом этого другого вещества; в ней видно начало строения, окоченения. Этот материал, образовавшийся и перешедший от жизни к смерти и сделавшийся предметом химических и механических законов, от которых он, в живом состоянии был независим. Из этого-то образовавшаяся материала и состоит наш организм, а также и растения. Кровяные шарики - это живая протоплазма, составляющая зачаточное вещество; тельца в соке растений, которыми мы лечимся - это живая протоплазма, которой свойственна жизнь, как резине свойственна эластичность. Жизнь составляет неизбежную, существенную особенность протоплазмы и не покидает ее, пока она сохраняет свою целость. Это старинное учение Флетчера в Эдинбурге и восстановленное доктором Биль (Beale), утвердившим его на физических началах. Протоплазма, как единственное живое вещество, исполняет всю жизненную работу организма. Я умалчиваю о механической и химической работе, которая независимо существует, потому что эта работа предшествует, так сказать, образованию протоплазмы и служит для питания последней. Протоплазма образует ткани живых тел, и, смотря по своему положению, замирает в нерв, мышцу, эпителий, клетчатую ткань и кость. Для того же, чтобы она не могла истощиться, она обладает способностью воспринимать свежую пищу из крови и обращать ее в свое собственное вещество. Таким образом весь процесс питания, начиная с того момента, когда кончаются химические и механические акты пищеварения, вся цепь операций, состоящих в образовании млечного сока и крови, воспринятии кровяной жидкости тканями и образовании из неё нового материала - все это дело протоплазмы. Она же превращает вещество, усвоенное клеточками желез, в желчь, слюну и т. п. В сером веществе нервных центров протоплазма дает нам возможность мыслить и чувствовать, воспринимать впечатления и сообщать волю.

Как вам известно, господа, патология рассуждает о том расстройстве, которое мы должны помощью наших средств привести в физиологический порядок. Поэтому интересно проследить, занимается ли патология протоплазмой, так же, как и физиология. Те болезни, которые можно назвать первично-механическими или химическими, конечно обходятся без участия протоплазмы, но так как, во всяком случае, большинство недугов представляют расстройства жизненных процессов, изменения питания, отделений и отправлений, то и здесь должна действовать протоплазма. Из чаще встречающихся форм болезней можно указать на воспаление и лихорадку. Что прежде всего замечается при воспалении? Расширение кровеносных сосудов, пульсации артерий, усиленная краснота и повышенная температура, т.е. расстройство кровообращения. Следовательно, воспаление состоит в усиленном приливе к известному месту, влекущее за собою функциональное изменение. Опыт же показал, что эти элементы сами по себе не составляют воспаления. Посредством перерезки сосудодвигательных нервов можно значительно ускорить кровообращение в известной части тела и тем пропорционально усилить цвет, температуру, питательные и отделительные операции, тем не менее при этом может и не быть воспаления. Кровь в этом случае протекает быстрее, а не застаивается и кроме того выпотение, опухоли и боли отсутствуют. С другой стороны, если приложить какое-нибудь раздражающее вещество к известному месту или пустить его в кровь, то получается иная картина. Хотя увидим такое же расширение сосудов и увеличенный приток крови, но при этом скоро происходит застой крови с излиянием кровяной жидкости и телец. Питание извращается и если существует какое-либо отделение, то оно прекращается. Из этого можно только заключить, что местом раздражения является протоплазма, что изменение в кровообращении находится в зависимости от неё и действительным местопребыванием воспаления служат, как учат Люстер и Вирхов, внесосудистые ткани. Что это справедливо, то видно из тех случаев, когда рассечение или перерезывание сосудов двигательных нервов на самом деле возбуждает воспаление; это встречается лишь у слабых и болезненных субъектов.

Подобные же факты встречаются при лихорадке, которая, как уже давно указал Флетчер, представляет общее воспаление организма. Усиленное действие сердца, расширение кровеносных сосудов служат доказательством расстройства кровообращения, но опыт показывает, что эти условия могут существовать независимо от лихорадки. Так, например, они могут происходить от паралича артерий, вследствие удаления сосудодвигательных центров, результатом чего у субъекта опыта является крайняя чувствительность к его обстановке. Если такое животное поместить в сильно нагретую комнату, у него действительно появляется лихорадочное состояние и, вероятно, оно испытывает то же самое как и при расстроенном здоровье; если же окружающая температура понижена, то теплота его тела соразмерно уменьшается и оно может легко умереть от самого умеренного холода. Клиническими наблюдениями найдено, что суть лихорадки состоит в повышенной температуре самой крови, что лихорадочный озноб, когда он бывает, служит первым признаком такого повышения, и что последующий период жара и сопровождающие его явления зависят от возвышенной температуры кровяной струи, изменяясь согласно её интенсивности. Идя далее и отыскивая причины, такого повышения температуры крови, не трудно заметить, что ей предшествует и ее сопровождает усиленная превращаемость (метаморфоза) в тканях. Пока мы должны довольствоваться отнесением её к усиленному производству теплоты, связывая с ним происходящие в протоплазме изменения тканей. Но и здесь, как и при воспалении, весь процесс может начинаться в нервной системе, достигая тканей только вторично, или же, наоборот, болезненное действие может начаться в самых тканях.

Остальные болезни, большею частью, представляют функциональные расстройства, усиленное, ослабленное или неправильное действие различных органов тела. Мы уже говорили, что протоплазма участвуешь также в отправлениях. Неврозы, спазмы и тому подобное связаны с функциональными действиями протоплазмы. Из сказанного следует, что собственная живая материя каждого органа тела может быть поражена или расстройством питания в виде воспаления, или же его функциональная деятельность может быть увеличена или уменьшена. Далее деятелем всех этих перемен может быть нервная система, но исключительная невропатология была бы настолько же ошибочна, как и неврофизиология. Тем не менее, расстройства, как питания, так и отправлений могут быть возбуждены влиянием, оказываемым нервною системою на кровоснабжение, а вероятно также на само вещество тканей. Наконец, нервная протоплазма может сама подвергаться измененному питанию и вследствие этого расстроенному отправлению, как, напр., при воспалении или лихорадке.

Все, что мы говорили о кровообращении, подтверждается также теориею профессора Иегера о молекулярном движении. Химики, как он пишет, принимают только один вид деятельности материи, а именно - деятельность её при разложениях и при соединениях. Эта деятельность есть во всяком случае массовая, т.е. находится в прямом отношении к массе вещества. Чем более нужно сжечь горючего материала, тем более требуется на это кислорода и т. д. На этих неоспоримых фактах основывается вся химическая техника и индустрия, и под их влиянием в науку жизни, в физиологию, вкралось то неправильное воззрение, по которому тело живого существа животного или растения приравнивается к химической реторте, в которой совершаются только химические массовые движения, подобные вышеприведенному. Вторжение подобных неправильных воззрений в науку было во всяком случае возможно потому, что жизненные процессы связаны с такою химическою деятельностью и без них они не мыслимы; тем не менее считать такую деятельность за единственно возможную представляется очень грубым воззрением и сожаления достойною близорукостью. Вот что говорит проф. Иегер в начале своей записки.

Рядом с деятельностью материи, проявляющейся в её массе, должна быть поставлена её наиболее важная для жизни деятельность, обнаруживающаяся движением. Жизнь есть движение, покой есть смерть. Благодаря кровообращению развивается также теплота в теле, приобретается сила и вследствие теплоты увеличивается движение и разъединение кровяных шариков, которые представляют из себя молекулы. Поэтому жизнь действительно есть молекулярное движение, а кровообращение - главная причина нашего здоровья и первая причина наших болезней при её неправильности. Так как от здоровья зависит наше благополучие, то медицина есть также мудренейшее искусство - быть счастливым, когда она знакома с причинами, создающими наше несчастье. Искусство долго жить не менее зависит от познания медициною причин, влияющих на сокращение человеческой жизни. Но что же мы наблюдаем в XIX веке? Будем ли мы благодаря медицине когда-либо счастливее, чём мы в действительности, и влияет ли она на среднюю продолжительность жизни народа? В первой моей беседе я приводил по этому поводу слова известного профессора Гергардта: «если вы спросите, - пишет Гергардт, - что в настоящее время представляет терапия в общем, то ответ будет очень скромный. Она еще в настоящее время не может похвастать такими успехами, которые имели бы сколько-нибудь влияния на среднюю продолжительность жизни человека, несмотря на обилие школ и систем, преобладавших в медицине в течение веков.

Действительно, если обратиться за расспросами в каком угодно цивилизованном местечке земного шара, городах, деревнях и селах, к мужчинам, женщинам, юношам, старцам, богатым, бедным, скупым, добрым и суровым, то все вам ответят одинаково. Здоровы ли вы? Нет, скажут одни; не совсем, ответят другие. Вы лечитесь? Давно лечусь, скажут многие; бросили лечиться, не помогает, ответят некоторые. Думаете ли вы о смерти? Мы не рассчитываем долго жить, - ответят все. Как же вы живете при таких убеждениях, воскликнете вы! Мы все несчастны, скажут люди ХIХ-го века.

Неужели одни только дети здоровы и счастливы, потому что не ведают, что такое страсть, что такое счастье и что такое смерть? Нет и они болеют, они мучаются, безотчетно в нервных припадках и истеричных рыданиях, перешедших к ним от родителей и они, лишь только начинают подрастать, делаются тоскливыми, задумчивыми, слабонервными, бессильными и жалуются на свою судьбу. Вот к чему привело нас искусство быть счастливым, здоровым и полезным ближнему! Мы все несчастны, потому что мы все нездоровы, у всех у нас расшатаны нервы, мы родители и потомки неврастении. Нам остается только настоятельно просить тех учителей, которые нам преподают искусство быть счастливыми и здоровыми, чтобы они перестали искать причину нашего несчастья в инфузориях, которыми мы дышим и питаемся, чтобы они бросили заниматься невидимыми атомами, обитающими в нас, а занимались самими нами. Обливайте нас водою, если гидротерапия имеет влияние на всю нашу кровь, но не любуйтесь на наше несчастье чрез микроскоп! Может быть это удовлетворяет вас, но вовсе не облегчает нас - страждущих!

Читайте также: "Медицинская беседа I"
                          "Медицинская беседа XVIII"
                           "Медицинская беседа XX"
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /