На земном шаре почти нет здоровых людей, в особенности в XIX-ом веке, и потому, естественно, человечество стремится к исследованию всех сил природы и к испытанию их на пользу своему здоровью. К одной из могущественных сил в природе относится электричество, имеющее видимое влияние на мироздание и, конечно, и на каждого человека в отдельности. Можно ли этой силой пользоваться для излечения своих недугов? - вот вопрос, которому мы посвящаем сегодняшнюю нашу беседу.

По словам А. X. Репмана, начинающего свою книгу историей электротерапии, первое указание на лечение электричеством встречается еще в древней истории. Римские писатели упоминают, что для лечения параличных, ревматиков и т.п. больных, их сажали в ванну, в которую помещались известные породы рыб, имеющих свойство давать электрические удары. Конечно, удары, получаемые от этих рыб, не приписывались в то время действию электричества, так как самое название «электричество» еще не было известно, и понятие об электричестве смешивалось с понятием о магнетизме. Раздельные понятия об этих двух силах встречаются впервые у английского врача Гильберта. В своем сочинении в 1600 г. он в первый раз употребляет слово «электричество» и делит тела на дающие электричество при натирании их и на не дающие электричества даже при сильнейшем натирании их. Он приводит целый ряд примеров тел обеих категорий. Однако электричество, получаемое таким образом, было ничтожно для применения его к лечению. Только со времени открытий сделанных Отто-фон-Герике получилась возможность делать опыты над электричеством.

За год до смерти Гильберта, в 1602 г., в Магдебурге родился Отто-фонъ-Герике, впоследствии знаменитый физик, изобретатель воздушного насоса; он первый открыл присутствие электричества в воздухе; он же устроил и первую электрическую машину (1663 г.), принцип, которой держался два столетия, то есть до изобретения в 1865 г. Гольцем и Теплером машины на новом принципе.

Когда, в начале прошлого столетия, распространились электрические машины, то не заставили себя долго ждать и попытки применять их к лечению.

Только с открытием гальванического тока можно считать начало электротерапии, весь же предшествующий период - как бы зачаточной жизнью её. Но прежде чем перейти к описанию детства и юношества электротерапии, мы должны упомянуть о человеке, имевшем громадное, но, к сожалению, неблаготворное влияние на развитие юной науки. Мы разумеем Месмера. Месмер родился 23-го мая 1733 г. в Игнаце, близ Констанца. Он изучил сначала богословие, затем естественные науки. С 1771 г. начал он свои исследования над магнитом и его целительной силой и вскоре основал свое учение о животном магнетизме. Баварский курфюрст пригласил его членом академии в Мюнхен, но Месмер вскоре вернулся в Вену, предпочитая всем почестям свою выгодную практику с магнетическими сеансами. Слава его росла неимоверно быстро, благодаря рекламам. Он, между прочим, распространил слух, что излечил животным магнетизмом девочку от слепоты. Назначенное правительством по этому делу следствие обнаружило обман, за что он был изгнан из Вены в 1778 г. Тогда Месмер переселился в Париж, где его учение привилось быстро. Смелый и предприимчивый Месмер с двумя подобными ему шарлатанами открыл в Париже подписку, давшую ему в короткий срок 340 тысяч ливров, обещая своим подписчикам открыть тайну магнетизма, чего, разумеется никогда не исполнил. Но не долго длилось счастье Месмера в Париже: смерть нескольких высокопоставленных лиц, которых лечил Месмер, и разоблачение обманов его же товарищами, заставили его покинуть Францию и переселиться в Англию. Вскоре, однако он вернулся в Германию, где и умер 5 мая 1815 г. Какое громадное влияние имело учение Месмера, видно из того, что даже наше время еще не вполне освободилось от него. Вред учения Месмера состоял в том, что вместо того, чтобы подвергнуть силы природы строгому научному исследованию и изучить законы этих сил, он старался облечь их в таинственность и порождал таким образом в одних мистицизм, в других же, напротив, скептицизм и даже недоверие к истинам пауки. Великие открытия Гальвани, Вольта и других деятелей науки тормозились в своем развитии вследствие учения Месмера. Современники Гальвани и Месмера, этих двух диаметрально противоположных личностей, смешивали в своих понятиях их учения, и в то время, как одни, убедившись в шарлатанстве Месмера, не доверяли открытию Гальвани, другие, напротив, считали открытие Гальвани за подтверждение учения Месмера. Гальвани родился в Болоньи в 1737 г. и прошел курс медицины в Болонском университете, при котором впоследствии (с 1762 г) состоял доцентом. Свое же великое открытие он сделал, по некоторым в 1786 г., по другим - в 1790 г. Как все ученые того времени, и Гальвани изучил животный магнетизм и много занимался опытами над электрическими рыбами. Но великое его открытие произошло совершенно случайно. Есть два варианта этого эпизода. Вот что рассказывает Поггендорф: Гальвани приготовлял в пищу для своей больной жены лягушек; с этою целью он отрезал задние лапки лягушки, содрал с них кожу и положил на стол, на котором находилась электрическая машина, и так далее. Рассказ самого Гальвани несколько разнится; он говорит: «я приготовил препарат лягушки, как показано на рисунке, положил его на стол, на котором находилась электрическая машина; когда же один из моих слушателей случайно приложил кончик ножа к нерву лягушки, последовало сокращение лапки» и т. д. Как бы то ни было, верно то, что Гальвани не оставил без внимания этого явления и бесчисленным рядом опытов исследовал условия, при которых происходят совращения мышц. Сто лет прошло с открытия гальванизма, почти столько же времени существует электротерапия. «Наша юная наука - говорит Репман - прошла это свое первое столетие быстрыми, но неровными, порывистыми шагами. Гальвани умер (1792 г.), не успев развить свое детище, которое перешло в руки достойного его ученика Вольта, известного изобретателя первой гальванической батареи, так называемого Вольтова столба. Не замедлило и открытие влияния гальванического тока на человеческий организм. Так, еще в 1792 году некто Зульцер описывает опыт над вкусовым ощущением, получаемым при помещении языка между двумя разнородными металлическими пластинками, если при этом края их будут прикасаться друг к другу. В 1795 г. доктор Аш  открыл химическое действие тока. Гумбольд, повторяя опыты Аша, заметил разложение воды током. В 1797 г. вышла знаменитая книга Гумбольда: «Uber die gereizte Muskel Nervenfasern» которая послужила фундаментами дальнейших исследований. Лучшие врачи того времени Гуфеланд, Рейль, Земеринг, Пфафф и другие посвятили свои труды вновь открытой силе. В сочинениях описывалось целебное действие гальванизма в самых разнообразных болезнях, преимущественно же в нервных. Во Франции и в Италии врачи тоже занимались электротерапией. Но ей недолго суждено было процветать: она скоро перешла в руки шарлатанов. Эрб  видит причину такого упадка науки в дороговизне и неудобствах гальванических батарей, в несовершенстве диагностики того времени, в смутном понимании гальванизма и частом смешивании его с животным магнетизмом и месмеризмом и в чрезвычайно развитом в то время шарлатанстве. Учение Месмера было еще слишком свежо. Напрасно доктор Мост (1823 г.) старался спасти честь гальванизма и дать ему снова подобающее место в терапии. Только с открытия индукции Фарадеем начинается новая эпоха для электротерапии.

Михаил Фарадей, сын кузнеца, родился близ Лондона в 1791 г. До 1813 г. был он переплетчиком, после чего поступил помощником и ассистентом в химическую лабораторию в Лондоне, к профессору Деви. Фарадей издал первые свои работы по химии уже в 1817 г., а 10 лет спустя был назначен профессором и директором того же института. В 1831 г. он сделал свое великое открытие индукции, способствовавшее возрождению электротерапии. Фарадей умер в 1867 году.

В тридцатых годах было изготовлено множество индуктивных аппаратов: электромагнитных (Араго) и электрогальванических. Физиологические действия, вызываемые легко и рельефно этими аппаратами, дешевизна и портативность их были причиной быстрого распространения их не только между врачами, но и в публике. Производились бесчисленные опыты применения новых аппаратов к лечению не только светилами науки, каковы: Маршаль, Галль, Гольдинг, Бирд, Дюшен, Гейденгейн, Цимсен, Розенталь и другие, но рядом с ними и людьми, совершенно не посвященными в медицину, даже едва грамотными. Но отвернемся от последних, говорит Репман, а обратимся к той светлой, первой величины, звезде, которая навсегда утвердила права электричества в терапии. Мы разумеем Дюшена. Такие имена, как Маршаль, Галль, Гольдинг, Бирд, Флориен бледнеют перед Дюшеном (из Болоньи). Его бессмертные работы выразились целым рядом сочинений, издававшихся с 1847 г. в течение 10 лет. Главная заслуга Дюшена. состоит в том, что он первый указал на рациональный способ применения электричества, вернее сказать фарадизации, и был основателем метода, названного им самим «golvanisatioit localisee», впоследствии же «faradisation localisee», так как он работал только индуктивным током. Обладая большим материалом для наблюдений и опытов, как в частной практике, так и в парижских больницах, при своем высоком научном образовании, Дюшен вскоре достиг блестящих результатов, представленных им Парижской Академии Наук в 1847 г. Он изложил свои электрофизиологические исследования в своей «Electrophysiologie des mouvements». В 1855 году Дюшен собрал и издал все свои работы. Достаточно сказать, что он увлек своими работами врачей не только Франции, но и других стран, в особенности Германии. К началу 50-х годов принадлежат и работы по нервным и мышечным токам в живом организме. Лихорадочная деятельность того времени по электротерапии увлекла и профессора Ремака в Берлине; исследования же Экгарда навели Ремака на мысль испытать действие гальванического тока при контрактурах. Результат первого опыта был такой блестящий, что подал повод Ремаку применять постоянный ток и в других случаях. Вскоре Ремак сделался ярым приверженцем гальванического (постоянного) тока, и между ним и Дюшеном произошла ожесточенная полемика, которая, однако, послужила впоследствии не мало к разъяснению значения того и другого тока. Исследованиями Ремака начинается последний период электротерапии. Центр тяжести её перенесен был из Франции в Германию, и электротерапия переходит, так сказать, из приготовительной школы Дюшена в высшие институты - в германские университеты. Преждевременная смерть Ремака (1865 г.) помешала ему видеть плоды посеянных им плодотворных семян.

Врачи в прежнее время не только следили за физикой, но очень часто сами делали в ней величайшие открытия. Как тесно связывалась медицина с физикой, видно из названий: физикомедицинское общество, штат-физик и проч. В настоящее время не то. Медицинские науки разрослись до того, что медикам не под силу следить за развитием физики. Электротехника в последние 10-15 лет сделала громадные успехи, которые, к сожалению, мало изучены врачами, даже электротерапевтами. Во Франции известный профессор Шарко, перед научными трудами которого (по нервной патологии) Репман благоговеет, снова вводит почти исключительное лечение статическим электричеством. В Германии, напротив, отвергают всякое значение статического электричества. Но, как при Дюшене и Ремаке, ожесточенная полемика о том, какому току, постоянному или индуктивному, нужно дать преимущество в электротерапии, окончилась принятием их обоих, - так и в настоящее время в Германии делаются уступки в пользу статического электричества. Профессор Левандовский придумал даже особую машину статического электричества. «Если бы врачи были хорошо знакомы с современным учением об электричестве - говорит Репман - то подобная полемика не могла бы иметь места, потому что им было бы известно, что всё различие между статическим электричеством и гальванизмом состоит в разности отношений количества электричества к его напряженности, и, следовательно, каждый из этих способов находит свои применения в медицине. Как мало известна электротехника новейшего времени лучшим деятелям по электротерапии, видно из того, что они до сих пор не пользуются при своих исследованиях и научных работах снарядами, без которых немыслимо дальнейшее научное развитие электротерапии. Как дело стоит у нас, видно из того, что нередко врачи (правда, из благородного побуждения не обременять своих пациентов визитами) советуют своим больным электризоваться самим. Можно ли ожидать успеха при таком положении дела.

«Из этого краткого исторического обзора электротерапии мы видим, что в настоящее время на ней печально отзывается разобщение медицины с физикой. Поэтому, нельзя достаточно настойчиво указывать на необходимость, для специалистов по электротерапии, серьезного изучения физики и возможно тесного сближения этих наук, с целью правильного применения электротехники к лечению».

Д-р Штейн, жалуясь на малое распространение лечения электричеством, говорит в своем предисловии: «это зависело отчасти от свойственного нам скептического отношения ко всякой лечебной системе, не основанной на строго-научной теории, а отчасти и от затруднительности и неудобства относящихся сюда технических способов. Применение электрических токов для целебных целей прежде всего основано на практическом опыте».

Действительно, несмотря на успехи физики и на то, что многие явления электричества исследованы с математическою точностью, - «самая суть электричества неизвестна и до сих пор». Г-н Репман свидетельствует, что было много попыток дать теорию электричества, но все эти попытки, начиная с самых простых и кончая самыми сложными, не увенчались успехом. Явления электричества так разнообразны, что объяснить их все одной какой-либо гипотезой, без малейшей натяжки, еще никому не удалось до настоящего времени.

В мою программу не может входить ознакомление моих собеседников со специальными вопросами электричества и применения его в медицине, но так как нас интересует вопрос лечения электричеством вообще и влияния этой силы на наши органы и кровь, то я прямо перехожу к цели сегодняшней беседы.

Цимссен говорит, что законы, по которым электрический ток распространяется в человеческом теле, только в последние годы сделались предметом более точного изучения. До тех же пор физиологические данные, касающиеся этого предмета, были довольно скудны. Многие рассуждения продолжали существовать до последнего времени, да и теперь еще многое остается невыясненным.

Человеческое тело представляет собою неоднородный проводник электричества, состоящий из различно проводящих тканей. Ток распространяется чрез отдельные его части неравномерно. Во-первых, отдельные ткани тела представляют неодинаковое противодействие току; во-вторых, густота тока очень различна в этих тканях. Что касается густоты тока в человеческом теле, то она наиболее значительна в точках, соответствующих вхождению и выхождению тока и несравненно слабее в точках, соответствующих промежуточным путям. Затем Цимссен пишет:

«Так как после приложения электродов к влажной коже ток, как постоянный, так и прерывистый немедленно же распространяется по всему телу, то, строго говоря, электрический ток не может быть локализирован исключительно в известных частях тела».

Между тем, весьма важно знать, так сказать, местные пределы (район) действия тока; иначе, раздражая нервы кожи и влияя на кровообращение, можно нарушить правильность последнего еще более, чем оно было нарушено самою болезнью. В этом и заключается опасность лечения электричеством. Что электричество есть сила, действующая на кровообращение в тканях, это несомненно, но где же точные знания о влиянии этой силы на весь организм при местном лечении? Потому-то ныне проповедуют некоторые врачи преимущественно общую электризацию всего тела, т.е. такой способ, который представляет полную картину и дает поэтому известные руководства для осмысленного лечения.

Отвергая локализирование тока в строгом смысле, профес. Цимссен однако прибавляет: «в виду того, что обыкновенно ток достигает густоты, достаточной для того, чтобы вызвать физиологический эффект, только в местах вхождения и выхождения, мы имеем полное право говорить, с практической точки зрения, о локализировании тока». Это будет, конечно, не со строгой точки зрения; ибо локализация произойдет лишь в местах вхождения и выхождения тока, а влияние на организм или отражение на другие органы и ткани останется во мраке неизвестности. Тоже относится и к направлению тока, т. е. к возможности проводить ток по определенному пути. В промежуточном пути густота тока несравненно слабее, чем в точках вхождения и выхождения. При локализировании тока имеется в виду достигнуть того, чтобы ток, доходя до нерва или мускула, на которые желают действовать, имел бы еще густоту, достаточную для их возбуждения. Но, главным образом, следует принять в расчет проводимость тканей, расположенных близко под поверхностью тела. Цимссен говорит, что относительно этого предмета, даже в обстоятельных работах физиологов существуют большие противоречия. Для электрической проводимости имеют значение: содержание воды в тканях, содержание солей в жидкостях, температура последних, особенно подверженная колебаниям на периферии, свойства тканей, бедных водою, особенно эпидермиса и костей и т. д. Содержание воды в тканях колеблется очень значительно, соответственно возрасту индивидуума.

Но мы уже говорили, что теории электричества не существует и лечение это вырабатывается исключительно на практике. Какое же физиологическое действие электрического тока на кровь, кожу, нервы и другие органы?

Цимссен пишет:

«При приложении электрического тока к коже, она подвергается у его полюсов раздражению, соответствующему его интенсивности и выражающемуся болевыми ощущениями, сокращением кожных мышц, сужением и последующим расширением мелких сосудов. При большей продолжительности действия и более значительной силе тока гиперемия доходит до экссудации и, кроме того, обнаруживаются химические эффекты.

«Боль, конечно, бывает тем значительнее, чем богаче чувствительными нервами место кожи, подвергающееся раздражению; поэтому, при одинаковой силе тока, боль в области лица, шеи, ручных кистей бывает интенсивнее, чем в области спины, плеча и проч.

«Если употребить сухие металлические электроды и приложить их к не увлаженному эпидермису, то в тело будет проникать гораздо меньшее количество электричества - тем меньшее, чем толще и суше роговой слой кожи. Мозолистая ладонь рабочего или мозолистая пята человека, не носящего обуви, вовсе не проводит тока, и здесь, чтобы вызвать раздражение кожных нервов, необходимо смачиванием улучшить проводимость рогового слоя и т. д.».

Кровеносные сосуды кожи при действии тока сперва суживаются, вследствие раздражения их мускулатуры или их нервов. Чрез это образуется местная анемия, которая удерживается очень недолго и сменяется гиперемиею.

Сильные токи вызывают, кроме физиологического, еще и химический эффект, состоящий в разложении составных частей кровяной сыворотки и, именно содержащейся в ней воды и солей.

Нервы служат наилучшими проводниками электричества, и на раздражении их основано всё лечение электротерапией.

О действии электричества на кровь решительно ничего не говорится ни в одном учебнике, ни в одном руководстве. Но так как это весьма важный и интересный вопрос, без разрешения которого казалось бы нельзя и начать, применять электричество в терапии, то нам следует обратиться за получением ответа к микроскопической анатомии.

Ф. В. Овсянников пишет (основания к изучению микроскопической анатомии, т. I, стр. 122):

«Пропустив на короткое время ток через взятый слой крови, мы замечаем, что некоторые тельца становятся бледнее. Овальная форма их превращается в более круглую, причем тельца уменьшаются в объеме. Нередко в них происходит увеличение ядра, которое иногда тоже становится кругловатым. Очертание ядра, в большинстве случаев бывает определеннее. Содержание ядра, которое было раньше прозрачно, однородно, теперь изменяется: в нём появляются мелкие зернышки, иногда в большом количестве. В других ядрах ясно заметны тонкие нити, идущие по разным направлением и пересекающиеся друг с другом в различных местах. На нитях здесь и там встречаются утолщения. Наконец, попадаются и такие ядра, в которых очень отчетливо видны фигуры (кариокинетические), иногда одна, иногда две звезды. Такого рода препараты указывали, очевидно, на то, что мы имели дело с делящимися кровяными тельцами. Звезды окрашивались везувином, пикрокармином, анелиновою синью яснее, чем их окружающая масса. Прибавив каплю глицерина, можно было препараты сохранить довольно долго. Вышеприведенные крайне интересные фигуры появлялись не всегда, но иногда они встречались в довольно значительном количестве. Условий, при которых появляются делящиеся тельца, мы не могли определить. Мы находили их иногда в большом количестве у голодавших лягушек и не находили у нормальных, и наоборот.

«Кроме того, в препарате электризуемой крови встречаются, как это уже было описано Штрикером, по несколько слившихся друг с другом телец, именно от 2 до 6 и более. Они образуют совершенно круглые капли желтого цвета и заключают в себе по несколько ядер. Впрочем, по количеству этих последних не всегда можно заключать о количестве входящих в состав кровяной капли телец, так как плавающие в препарате ядра легко наплывают на составные капли, прилипают к ним или даже входят внутрь их. При более продолжительном действии тока ядра становятся во многих клетках круглыми. Внутри их появляются или сплошные, или как бы разорванные на несколько частей кольца, мелкие зернышки сливаются в более крупные, кариокинетические фигуры в этом случае исчезают.

«Когда происходит слияние кровяных телец, то в то же время очень многие тельца лишаются гемоглобина, представляются лишь в виде бледных остовов с ядрами или даже как голые ядра. Между тем, в. плазме находится вышедший гемоглобин в растворе, она им окрашена в грязно-красный (лаковый) цвет и теперь вместе с обесцвеченными тельцами настолько прозрачна, что просвечивает в толстом слое».

Может быть, эти микроскопические исследования ничего еще не доказывают в общем и на основании их нельзя сделать окончательного приговора о вредном влиянии электричества на кровь, но мне кажется, что достаточно работ Овсянникова и его товарищей, чтобы прийти к заключению о не полезном влиянии электричества на кровь. Вообще электротерапия еще в юношеском возрасте, и не дает нам никаких ясных и доказанных исследований, поэтому невозможно еще составить себе ясного представления о лечении этой силой человеческих недугов.

Я уже говорил, что некоторые врачи стоят за терапевтическое применение общей гальванизации и фарадизации. По словам д-ра Штейна, «общая фарадизация, введенная в практику Берндом и Рокквелем, является, по истине, специфическим средством против многих форм нервной слабости». Это убеждение выведено из практики и не надо искать здесь чего-либо, основанного на строго-научной теории. Штейн говорит, что возбуждающее действие этого способа лечения становится заметным после первых же сеансов; угнетенное настроение духа быстро исчезает, улучшается сон и аппетит, кишечные отправления регулируются, увеличивается способность к умственной и физической работе и т. д. Штейн указывает на блестящие результаты, полученные им при самых разнообразных формах неврастении, при хлорозе, при общей нервной слабости и в особенности при последствиях онанизма.

Однако, перечень этих болезней, невольно должен смущать, так как хлороз и истощение от онанизма невозможно причислить к болезням нервной слабости. Если истощение и анемия ведут безусловно к плохому питанию нервов и к выражению их слабости, то казалось бы, единственный путь к излечению - это действие на корень болезни. Как же уничтожит электричество, т.е. возбуждающая сила, корень болезни? Если при этом рассчитывать на силу природы, то одно возбуждение её в деятельности не может быть достаточным. Природа ослаблена, истощена и требует подкрепления, материала для работы и естественного возбуждения чрез добавление питательных сил. Нервная слабость является в этих болезнях как следствие, а не как причина.

Между тем д-р Штейн пришел вовсе не к такому заключению. Подобно профессору Гергардту, на основании многих наблюдений он убедился, что при неврастении главную роль играет ясно выраженное страдание симпатической нервной системы. Поэтому прочтем, что он пишет; со своей точки зрения, он, до известной степени, прав. Так, он говорит:

«Спешная работа нашего века, требования, которые предъявляет современная культурная жизнь, с её борьбой за существование, чрезмерное напряжение сил при умственной работе, так же как и современная жажда наслаждений, являющаяся результатом увеличившейся заработной платы, - все это обусловливает у многих индивидуумов из среды так называемых образованных классов то ослабление нервной системы, которое 40-летних мужчин обращает в старцев и накладывает печать неврастенического хлороза на женщин в самую цветущую пору их молодости.

«При определении неврастенических форм прежде всего нужно выделить ипохондрию и истерию с их своеобразными картинами болезни, точно также хлоротичных девушек и женщин, причем должно строго различать характерную бледную немочь, обусловленную малокровием, средством против которого служат железные препараты и чистый воздух, - от той формы хлороза, основанием которой служит нервное истощение совместно с отсутствием аппетита и дурным пищеварением.

«Затем значительный контингент неврастеников дают те молодые люди в возрасте от 18 до 30 лет, которые предавались онанизму в течение их школьной и студенческой жизни. Притупление всей нервной системы, вызванное половыми излишествами, усиливается даже после того, как перестают заниматься онанизмом, во-первых, благодаря остающейся наклонности к поллюциям, а во-вторых, под влиянием устрашающего чтения таких негодных книг, восхваляемых однако в газетах, каковы например: «Самопомощь», «Личная защита», «Помощь в случаях мужского бессилия», «Зерцало юности», и др. Состояние больного в них вполне изображается самыми мрачными красками и даже вполне безнадежным, если только больной не согласится приобрести на большую сумму микстур и пилюль, восхваляемых в этих произведениях.

«Нет никакого сомнения, что неврастения в её различных формах встречается у нас никак не реже, чем в Северной Америке. Развитию этой болезни способствует жизнь в больших промышленных центрах, как например Лондон и Париж, или там, где биржевые спекуляции и торговые сделки совершаются наичаще, как в Вене, Берлине, Гамбурге, Франкфурте-на М. и др., и где борьба за существование в погоня за наживой поддергивают в мужчине постоянно тревожное состояние духа, изнуряющее нервную систему и мешающее общему питанию организма не менее чем излишества in Baccho et Venere, доступные молодежи вследствие нетрудного заработка, и чрезмерно утомительная общественная жизнь, которая лишает женщин и молодых девушек необходимого ночного покоя. Несоразмерные труды учеников, начиная с самых малых и кончая старшими классами классических и реальных гимназий, развивают в нервных детях с самого юного возраста слабость и раздражительность нервной системы. До сих пор так мало обращено внимания на неврастению в немецкой медицинской литературе потому, вероятно, что такого рода больные большею частью принадлежат к высшим классам общества и вследствие этого не попадаются в клиниках, или же потому, что многие практические врачи, часто встречающиеся с этой болезненной формой, - считают болезнь воображаемой и называют больного ипохондриком, предполагая, что его жалобам не следует придавать значения, вследствие того, что у него не представляется объективных признаков болезни. Несчастного больного отпускают без всякой помощи и в самых благоприятных случаях ограничиваются предписанием курса в водолечебнице или путешествия по Швейцарии.

«В продолжение прошедшего года (от 1 апреля 1881 г. до 31 марта 1882 г.) мне пришлось лечить различными видами общей фарадизации 39 случаев неврастении, встретившиеся в числе 65 случаев местных нервных страданий и 89 общих неврозов, подвергнутых частью гальваническому, частью фарадизационному и электростатическому лечению. Между этими 39 случаями только в 9 было доказано влияние наследственности, т.е. больные подтверждали, что происходят из нервных семейств. Относительно пола эти случаи принадлежали 25 мужчинам и 14 женщинам. Между мужчинами 14 было холостых и 11 женатых; 5 из них прервали курс лечения, так что я не могу сказать ничего определенного относительно результатов, полученных у них, у 2 больных они были отрицательного свойства; 6 получили значительное облегчение, а 12 полное выздоровление. Между женщинами (8 не замужних, 6 замужних) положительные успехи были достигнуты в 11 случаях, 2 после 10-12 сеансов выбыли, а у одной женщины (незамужней, 29 лет) в неврастении присоединилась тяжелая форма меланхолии, так что она была помещена в лечебнице для душевнобольных. По общественному положению между мужчинами было 10 купцов, 6 учителей, 4 чиновника, 2 офицера, 1 мясник, 1 мельник, 1 булочник, а между женщинами 5 занимались домашним хозяйством 1 торговлей, 3 рукоделием, 2 были учительницы, 1 художница, 1 ученица и 1 не имела определенных занятий. По возрасту мужчин было: 3-е от 20-25 лет, 8 от 25-30, 9 от 30-40, 3 от 40 - 50, 1 от 50-60 и 1 был старше 60 лет. Между больными женщинами: 4-м было от 17-20 лет, 3-м от 20-25, 2-м от 25-30, 4-м от 30-40 и 1-ой от 40-50 лет. Следовательно, неврастения преимущественно развивается между классами общества, наиболее обремененными умственными трудами.

«Все вышеупомянутые 39 случаев представляли ясно признаки» выраженной спинномозговой или церебральной неврастении в её равличнейших степенях и неврастеническое поражение симпатических нервов тазовой полости и неврастенические хлорозы».

Таким образом, неврастения может иметь своей коренной причиной чрезмерное утомление нервов, искусственное истощение нервных сил, в труде, заботах, хлопотах, удовольствиях, - и это лечится очень удачно, по указаниям Штейна, общей фарадизацией. Неврастения от малокровия, хлороза и полового излишества поэтому должна быть исключена из списка болезней, подлежащих лечению электричеством, как происходящая от истощения крови, а не от нервного истощения. Нервы могут быть ослаблены питанием и чрезмерным напряжением; вторая причина и составляет задачу лечения электричеством.

Так как чрезмерное напряжение или истощение нервов есть эпидемическая, всеобщая болезнь людей XIX-го века, то я позволю себе еще остановиться на ней. Без сомнения, эта повальная болезнь составляет отчаяние современных врачей; применяться к ней при разнообразии её форм и оттенков решительно невозможно, и заботливые врачи, ранее чем достигнут цели, сами истощают свои нервные силы на эту работу и превращаются в неврастеников.

Известный итальянский философ, профессор Мантегацца, окрестил XIX-ый век тремя именами: одно из них определяет его физический характер, другое - его моральную физиономию, третье - его интеллектуальную силу. (См. «Нервный век», соч. Мантегацца, перевод доктора Лейненберга. Одесса 1889 г.) В физическом отношении XIX век  - век нервный; в моральном - лицемерный, в интеллектуальном - скептический.

Но для нас, врачующих и страждущих, - всего ближе нервная болезненность XIX-го века. И давно ли, как подумаешь, проявилось слово «нервность» в нашем лексиконе. Мантегацца не советует даже его искать в обыкновенных словарях, так как его там невозможно найти. Наши деды и бабки и во сне не видели появления на свет такого слова как неврастения. По этому поводу Мантегацца пишет:

«Во все времена существовали нервные болезни, потому что головной и спинной мозг, нервы и ганглии могут быть подвержены болезням, как и все внутреннести и ткани нашего тела, но нервность, неврастения - совершенно новые слова, ибо они служат для выражения вещи, которая не существовала или же была настолько редка, что не привлекала к себе внимания наблюдателей.

«По понятиям медиков, неврозы - болезни нервной системы, относительно которых неизвестны ни их сущность, ни материальное изменение, которое несомненно их сопровождает.

«Апоплексия, размягчение мозга, воспаление мозговых оболочек и множество других болезней нервной системы не называются неврозами, потому что здесь мы знаем их патологическую анатомию, знаем, как они образуются, как протекают, как излечиваются и как ведут к смерти.

«Неврозами не называются также душевные расстройства, потому что они образуют строго ограниченную группу болезней между остальными заболеваниями нервной системы, хотя и относительно большинства из них или почти всех нам неизвестна природа болезни.

«Но за то мы называем неврозами ипохондрию и истерию, которые, образуя собою известные индивидуальные особенности организма, иногда совсем не выходят за пределы здорового состояния, иногда же прямо граничат с умопомешательством. Когда химия и микроскоп откроют нам сокрытую природу этих нарушений, когда мы узнаем, каким изменениям подверглись мозговые клеточки у человека, приходящего в ярость при малейшем противоречии, тогда мы слово «неврозы» заменим другими, более определенными терминами, которые дадут более верное и ясное представление о предмете.

 «Итак, нервность-это общее состояние всей нашей нервной системы, состояние, легче определяемое, чем понимаемое, приобретающее в простонародном наречии какой-то неясный смысл, которому одна лишь наука в состоянии придать более ясное значение.

«Все мы ежедневно говорим: «у меня расстроены нервы; оставьте меня, не то вы мне расстроите мои нервы и т. д., и т. д.

«Другие же пользуются английским словечком и говорят: «у меня сегодня сплин».

«Все это довольно неопределенные выражения, неясные, как туман, который мы видим, но не осязаем, который не имеет ни цвета, ни формы.

«Нервность может быть временная или постоянная.

«Даже самый спокойный и веселый человек в мире может быть нервным несколько часов в день или несколько дней в неделю, когда он слишком много работал, или потерял много крови, или злоупотреблял своими силами, или мало ел, что всегда вызывает состояние беспокойства или чрезвычайной раздражительности. В таких случаях стоит только отнять причину, чтобы, уничтожить следствие.

«Покой, отдых, обильная и удобоваримая пища способствуют восстановлению в нервных клетках и в нервах их нормальных условий, и нервность исчезает тем же путем, каким явилась.

«Иногда же мы наследуем от наших родителей или от одного из них, и чаще от матери, чем от отца, особенное состояние нервной системы, состоящее из чрезмерной возбудительности, и делающее нас нервными на всю жизнь, по крайней мере, до тех пор, пока удачное лечение не освободит нас от упомянутой, почти неприятной, особенности, которую мы наследуем вместе с чертами нашего лица, и вместе с тем обширным наследством хороших и дурных качеств, которое приобретается не только от отца или матери, но и от прародителей до сотого поколения.

«Таким образом, мы имеем дело не только с нервными индивидуумами, но и с нервными семьями, нервными народами и нервными временами. Наш век в полном смысле слова нервный век».

Доктор Beard, американец, написал прекрасную книгу о нервности или неврастении в Америке; за немногими исключениями, всё, что он говорит о жителях Вашингтона, может быть всецело применимо ко всем цивилизованным народам.

На вопрос, который он задает себе от имени своих читателей: что такое неврастения? - он отвечает правдиво, как врач и хороший наблюдатель, и при страшном перечне всех форм этой болезни у самого терпеливого из смертных или у самого храброго из героев от ужаса должны бы подняться волосы дыбом.

Вот печальная картина болезни.

Бессонница, краснота лица, наклонность ко сну, скверные сны симптомы мозгового раздражения, расширенные зрачки, боли, ощущение давления или тяжести головы, изменения в выражении глаз, неврастеническая астенопия (утомление зрения), шумы в ушах, слабый голос, болезненная чувствительность зубов и десен, нервная диспепсия, потребность в возбуждающих и наркотических средствах, ненормальная сухость кожи, суставов и слизистых оболочек, потные, легко краснеющие руки и ноги, страх перед открытой или закрытой местностью, боязнь общества других людей и боязнь одиночества; боязнь самого страха, боязнь заразы, страх пред всяким предметом, ослабление умственной деятельности, отсутствие собственного суждения относительно самых пустячных вещей, отчаяние, отсутствие жажды и недостаточная ассимиляция жидкостей, ненормальные выделения, слюнотечение, болезненная чувствительность позвоночника и всего тела, большая чувствительность к холодной или горячей воде, к переменам погоды, боли в плечах, тяжесть во всех членах, стреляющие боли, холодные руки и ноги, периферическая нечувствительность или чрезмерная чувствительность, легко изменяющийся пульс, сердцебиение, отвращение к известной пище, медикаментам и внешним раздражениям, местные мышечные судороги, затрудненное глотание, чувство полного истощения без положительных болей, ощущение ползания по коже, неопределенные боли и скоропроходящие невралгии, местный или распространенный зуд, бросание в жар и холод, приступы временных параличей, непроизвольные поллюции, частичная или полная импотентность, раздражимость уретры, чрезмерная зевота, быстрое разрушение зубов, головокружение, причудливые ощущения в затылке, непроизвольное отделение мочи, частое мочеиспускание, мышечные сокращения в различных частях тела, сухость волос, выпадение их на голове и на подбородке, слабая реакция кожи и т. д.

Доктор Нейссер в Бреславле, переведший на немецкий язык этот длинный ряд страданий, серьезно заметил Beard’у что он далеко не полон! - Он не полон и в то же время преувеличен замечает Мантегацца с своей стороны.

«Он не полон потому, что, если бы неврастеник пожелал изложить на листе бумаги все терзающие его ненормальные ощущения, действительные и воображаемые нарушения в отправлениях его организма, в течение одного только дня, он легко наполнил бы четыре страницы и должен был бы просить еще бумаги, чтобы продолжать скорбный перечень».

«Он преувеличен, потому что многие из перечисленных страданий нехарактерны для неврастении, а могут существовать и при других болезнях, он преувеличен и запутан, потому что симптомы почти постоянные перемешаны с симптомами редкими и исключительными, потому что характерные и важнейшие страдания не отделены от неважных, второстепенных».

«Ипохондрики и неврастеники, которые прочтут эту страничку из сочинения Beard’а, найдут в ней большую часть своих страданий, многие из них увидят себя там, как в зеркале, но не потому, что изложение было так хорошо, а потому, что ипохондрики и неврастеники воображают у себя все болезни в мире, и при чтении медицинских книг, открывают у себя страдания, которых в действительности у них вовсе нет и о которых никогда до того не думали.

«Перечень Beard’а имеет еще тот недостаток, что он не научен и не популярен. Он не научен, потому что симптомы неврастении, нарушения функций не сгруппированы по их происхождению, или по их развитию, или по степени их важности; он не популярен, потому что многие формы нервных нарушений рисуются там на непонятном для публики медицинском языке. Возможно, что славный американский врач писал слишком поспешно, возможно также, что в хаотической путанице своего перечня он желал изобразить лишь более общую картину неврастении, главной чертой которой и является разнообразие и изменчивость её.

«Я же, сам нервный человек, сын нервной матери и происходящий вообще из нервной семьи, я, страдавший в продолжение трех лет одной из самых тяжелых форм ипохондрии и вообще подверженный ей, за незначительными перерывами, в течение всей моей жизни, я, который должен был заниматься вопросом о неврастении в качестве медика и писателя популярной гигиены, я дам совершенно другой очерк, который, надеюсь, будет более соответствовать действительности и не будет таким запутанным, как очерк доктора Beard’а».

Не могу отказать моим собеседникам в прочтении забавных описаний проф. Мантегацца портретов неврастеников. Пусть не сетует на меня переводчик брошюры Мантегацца, что я целиком беру из его книги первую главу и помещаю в своей беседе, но этим я могу лишь заинтересовать общество и расположить всех к прочтению в подлиннике этой интересной книжечки.

Возвращаюсь к прерванному рассказу. Мантегацца пишет:

«Вот вам два портрета: - первый из них изображает господина Тита Нервозетти страдающего слабой формой неврастении, второй - госпожу Нервину Конвульси, страдающую тяжелой формой неврастении. Эти два портрета дадут нам общее представление о том, что такое неврастения или нервная система.

«Нервозетти вчера вечером рано лег спать, ибо чувствовал себя весьма усталым, и встал сегодня очень поздно, ибо чувствовал себя еще более усталым, чем вчера вечером.

«В то время, как он уселся на постели, чтобы натянуть чулки, он почувствовал вдруг страшный зуд в голове. Он несколько раз почесался и зуд прошел. Подойдя к зеркалу, чтобы причесаться, он почувствовал почему-то потребность осмотреть свой язык и нашел его отвратительным, т.е. покрытым белым налетом. Тогда он сообразил, что у него должно быть скверно во рту и что обед, который он съел вчера, вероятно, еще не переварился.

«Затем он долго размышлял о том, пить ли черный кофе или шоколад.

«Я чувствую себя сегодня очень нервным и в самом дурном настроении: кофе еще более возбудит мои нервы. Выпью лучше шоколад с молоком.

«Петр! шоколад... с молоком и без хлеба!...

«Петр удаляется, но через пять минут до слуха его доносится яростный звонок, зовущий его обратно в кабинет Нервозетти»

«Петр! ты приготовишь мне кофе... (в сторону) - Язык сильно обложен, следовательно, шоколад не переварится. Выпью лучше полчашки кофе, оно мне не повредит...

«Он берет читать газету, которую постоянно получает, находя ее вполне здравомыслящей, так как там высказываются его взгляды. Газеты (это давно уже известно) называются нами здравомыслящими, когда они придерживаются наших политических убеждений.

«Однако сегодня передовая статья из рук вон плоха, в ней нет никакого смысла.... Нервозетти пропускает ее и переходит ко второй странице, где красноречиво описываются потрясающие сцены пожара в Парижской Opera Comique. Но когда же оставят они в покое этот пожар. Бедные жертвы! Уж пятнадцать дней, как они похоронены, и от чрезвычайного усердия писак они вряд ли воскреснут. Общественная подписка в пользу пострадавших от этого несчастий дала уже более двух миллионов: сумма, достаточная для того, чтобы сделать их богачами и построить кроме того новый театр...

«Но, Бога ради, когда же они перестанут!

«Нервозетти переходит к городской хронике. - Одно столкновение поездов, два пожара, мальчик, искусанный бешеною собакою... Сколько несчастий!... Но неужели же хроникер не мог найти что-нибудь повеселее, что-нибудь освежающее ум? Неужели на этом свете нет ничего кроме пожаров, самоубийств и бешеных собак?

«Нервозетти бросил от себя газету и сел у окна скучающий, злой, раздосадованный. Он выпил кофе и, перед тем как уйти по своим делам, сел писать нужные письма.

«Вчера перо его быстро бегало по бумаге; сегодня же он останавливается при каждой запятой, не находя ни слов, ни мыслей. - Когда мне является мысль, мне не достает слова, а когда я уже написал слово, оно не согласуется с моею мыслью. Я становлюсь с каждым днем всё глупее. Скоро я должен буду совсем отказаться от писания писем!

«Он насилу написал три письма, но правая рука очень устала, а шею его стянуло точно кольцом. Душевное настроение еще более ухудшилось.

«Вот оно, мне не следовало пить кофе. Я теперь нервнее обыкновенного. Всегда должно покоряться первой, менее дурной идее.

«Нервозетти отправился в банк, где не поздоровался ни с привратником, ни с секретарем, ни с кассиром: он их всех презирал без всякой причины. А затем он накинулся на самого себя, недовольный совершенными тремя несправедливостями. Он зажег сигару и скоро дал ей потухнуть. Много неотложных дел ждало его на рабочем столе, но он не обращал на это ровно никакого внимания. Заложив руки в карманы, он долго сидел, проклиная свои нервы и врачей, не умеющих лечить их.

 «Он решительно поднялся, вышел на улицу и в течение одного или двух часов бродил по городу, рассматривая витрины, вновь полученные книги и находя всё противным, глупым, безвкусным. Проходя по улице Мартели, мимо оптического магазина, он увидел, что барометр значительно упал со вчерашнего дня.

«Вот чем объясняется мое нездоровье! - воскликнул он и это объяснение несколько приободрило его, так что когда Нервозетти вернулся домой к завтраку, он выглядел уже немного лучше.

«Но увы! Это состояние длилось не долго. Петр, по обыкновению, принес для своего господина яйца, и тот их съел; затем он подал ему прелестнейший бифштекс в мире, поджаристый, сочный, но Нервозетти только отрезал кусочек и не съел его. Он почувствовал вдруг отвращение к говядине, которая отдавала мертвечиной.

«Это невозможно, невозможно! - Бифштекс был отослан на кухню.

«Он через силу глотает кусочек сыру, и тягостный, недостаточный завтрак окончен.

«Нервозетти возвращается в банк, где ему удается поработать несколько часов. Два-три приятных визита развлекают его; в особенности один старый друг, которого он не видел много лет, растрогал его до глубины души; он воодушевляется и с горячностью и возбуждением предается общим воспоминаниям.

«После посещения этого друга Нервозетти более часа не думает о своих болезнях, и душа его преисполнена юношеских воспоминаний, так внезапно вызванных в ней этим неожиданным визитом. Он размышляет о том, как бы удержать друга во Флоренции, как бы приискать для него место, должность, квартиру недалеко от своей. Ему кажется, что у него нет более ни родных, ни других друзей, и его сердцем овладевает новый энтузиазм, новая страсть, которая поглощает ого всецело, не оставляя совсем места для другого чувства.

«Но вот он выходит ив своей рабочей комнаты, которая была ярко освещена лучами заходящего солнца, и чтобы добраться до столовой, ему необходимо пройти довольно темный коридор; вдруг его глаза ослепляют два быстро исчезающих огня. Он пугается, полагая, что ему грозит удар; он бежит в зеркалу, весь дрожа осматривает себя, ощупывает пульс и, чувствуя сердцебиение, бросается на кровать в нерешимости, посылать ли или не посылать за врачом.

«Наконец, он снова приходит в себя и повторяет опыт: он быстро входит из очень светлой в очень темную комнату, и снова его поражает то же явление... Следовательно, это не прилив крови к мозгу, а, вероятно, естественное явление, случающееся со всеми, явление, которого я только не могу сразу сообразить. Расспрошу у друзей, поговорю об этом с доктором.

«Между тем наступил обеденный час, и Нервозетти, от неожиданной ли радости вследствие приезда старого друга или от потрясения вследствие испуга, ел с громадным аппетитом, почти с обжорством, так что преданный камердинер, давно уже знающий его, в вежливой форме заметил хозяину, что он слишком много ест и может испортить себе желудок...

«Однако, тот отлично поел, чего с ним давно уже не бывало, и после обеда чувствовал себя таким бодрым, что даже отправился в театр, где прекрасно провел время.

«Возвращаясь поздно ночью домой, он завернул еще в кофейню, где выпил пуншу; это его еще более приободрило, и, напевая, он отправился к себе, с удивлением констатируя, что его душевное настроение меняется каждый день и что он как бы образует собою 365 различных личностей в течение года, а иногда и более в течение одного только дня.

«Нервине Конвульси за тридцать лет; она замужем и имеет четверо детей. Она худощава, высока, но имеет прекрасный цвет лица, она никогда не переносила тяжелых болезней и, насколько может припомнить, только однажды подверглась кратковременному приступу лихорадки. С другой стороны, однако, она вечная страдалица, и её страдания так изменчивы, так странны, так сложны и необыкновенны, что приводят в крайнее смущение не только её супруга, но и призываемых к ней врачей.

«Во время одного из внезапных и повидимому угрожающих жизни припадков зовут первого попавшегося врача, и тот, не знавший больной до того времени, испуганный, ставит самые страшные диагнозы: менингит, спинальная апоплексия, острый перитонит, начинающаяся чахотка, порок сердца; предсказание делается самое осторожное.

«Между тем, после всех этих страшных диагнозов и грустных предсказаний, является старый врач, знающий больную с детства, и, осмотрев ее, начинает хохотать и, не скрывая своего юмора, замечает:

«- Какой там перитонит! Какая там апоплексия! Простая и чистейшая истерия. Немного бромистой воды, и через два часа синьора Нервина будет излечена.

«Этим, однако, не отвергается, что синьора Нервина действительно больна, что она очень страдает, а еще более заставляет страдать других, ибо, несмотря на все уверения старого домашнего врача, несмотря на частое повторение припадков, обыкновенно благополучно оканчивающихся, все-таки трудно привыкнуть к ним, потому что каждый раз являются новые, более угрожающие симптомы, и те самые успокоительные лекарства, которые столько раз помогали, вдруг оказываются недействительными, так что приходится прибегать к новым.

«С некоторых пор состояние бедной Конвульси значительно ухудшилось. Она потеряла любимого ребенка и перенесла вследствие этого столько огорчений, что не могла более поправиться. У ней нет никакого аппетита, и то немногое, что она съедает вследствие настояний своего мужа или доктора, не переваривается; с каждым днем она всё более худеет и слабеет, а нервные припадки ухудшаются и принимают необыкновенные и страшные формы.

«Прошлую ночь она провела очень плохо; она не могла спать на спине (как привыкла), потому что матрац давил и причинял ей боль. Два или три раза муж делал ей растирания хлороформом и морфием, но это была нелегкая задача, потому что больная не переносила прикосновения руки, а в доме не оказалось такой мягкой кисточки, которая бы не раздражала её чувствительной кожи. Однако хлороформ с морфием все-таки доставили ей несколько часов покоя и полудремоты, хотя не настоящего сна.

«Утром она встала, полная необыкновенной энергии, заявив мужу, что чувствует себя прекрасно и что желает пойти на кладбище, чтоб отыскать там могилу своего умершего дитяти. Боясь последствий такого психического возбуждения, муж тщетно старался отсоветовать ей это.

«- Дорогой мой, я чувствую себя как нельзя лучше, и если ты меня не отпустишь на кладбище, я выброшусь через окно».

«Она приказала позвать извозчика и сказала, что поедет одна. Она казалась спокойной, веселой и мило улыбалась.

«- Видишь, Джованни, как хорошо я себя чувствую, а когда я помолюсь над могилкой моей Анны, я буду еще веселее».

«Полтора часа спустя, синьора Нервина возвратилась домой, быстро взбежала по лестнице и с судорожной улыбкой, внушавшей страх, обратилась к мужу, отворившему ей дверь и испуганно глядевшему на нее, со следующими словами:

«- Видишь, Джованни, как я поздоровела. Я пошла и...

«Больше она не могла произнести ни слова и, как труп, свалилась на руки мужа.

«Уложенная в постель, она пришла в себя, но точно потеряла голос. Она говорила, смеялась, старалась казаться бодрой, но голос её был такой хриплый и слабый, что нужно было прикладывать ухо к её губам, чтобы не то что расслышать, а скорее догадаться о том, что она желает сказать.

«В продолжение утра она раз десять падала в обморок и снова приходила в себя. В промежутках между обмороками с нею случались такие страшные конвульсии, что нужны были соединенные усилия мужа, врача, служанки и кухарки, чтобы не дать ей свалиться с кровати на пол.

«В один из более продолжительных покойных промежутков она попыталась съесть яйцо с тепловатым вином и бисквитом, но тотчас же отдала обратно всё, что проглотила; и так прошел весь день в тщетных попытках съесть что-нибудь питательное.

«Однако к обеденному часу наступило неожиданное улучшение в состоянии больной, которым она быть может была обязана известию, что старший сын её получил в школе первую награду. Она, как ни в чём не бывало, вместе со всеми пошла к столу, ела, пила, много раз ласкала и целовала отличившегося мальчика, говоря ему, что он вылечил ее принесенным известием.

«После обеда к ней в гостиную собрались родные и друзья, чтобы проведать ее, и она сама всех уверяла, что чувствует себя отлично, и при этом всем рассказывала, какое большое удовольствие, какой милый сюрприз доставил ей сегодня её сын.

«Но вдруг поднявшись со своего места, чтобы подвинуть стул одной вошедшей в этот момент особе, она внезапно упала на пол и никто из присутствующих не успел подхватить ее.

«При этом она заявила, что не чувствует более ног, и когда ее подняли, то, несмотря, на поддержку мужа и сестры, она не могла стоять на ногах, и ее пришлось отнести в постель. И там она пролежала три дня и три ночи, будучи не в состоянии двигать ногами, точно ее сразил паралич. Но паралич внезапно исчез, как внезапно и явился».

Мантегацца прибавляет:

«Если бы вместо этого маленького томика мне пришлось писать большую книгу о неврастении, я вместо этих двух, взятых мною с натуры портретов, дал бы вам сам целую галлерею да и та не исчерпала бы предмета. Есть столько различных форм неврастении, что сосчитать их все также трудно, как деревья в огромном лесу.

«Гораздо важнее познакомиться несколько ближе с физиологией неврастении. По мнению Beard’a, нервозность есть синоним нервной слабость; вот его смелый афоризм: нервозность - нервная слабость, недостаток нервной силы.

«Афоризм этот остроумен и удачен, но, как и все афоризмы, он заключает в себе лишь часть истины, но не всю истину. Чтобы составить афоризм, чтобы формулировать догмат необходимо слишком много обрезать, округлить массу углов, а истина ни квадратна, ни кругла.

«Я не отрицаю, что при нервности имеется и слабость нервной системы, но слово слабость слишком эмпирично; оно практическое, а не научное выражение того, что оно должно выразить.

«Мы можем обладать слабой рукой, если она не в состоянии выполнить той суммы труда, которую способна совершить рука здоровая; но эта слабость может быть следствием различных и даже противоположных причин, каковы, например, излишнее злоупотребление мускулов или их чрезмерная бездеятельность, сдавливание нерва, атрофия мышц и т. д.

«Кто говорит о нервной слабость, тот этим самым утверждает, что нервы не в состоянии исполнить своей обязанности, но вовсе не указывает нам причины, почему они неспособны нормально отправлять своих функций.

«Слабость не есть постоянная характеристика неврастении и очень часто ей предшествует чрезмерная возбудимость нервных центров, а может быть и самых нервов.

«Центры и нервы реагируют в преувеличенном виде на внешние воздействия, отнимающие у них в очень короткое время силы, которые они должны были бы употребить для других работ, оставляя им для этого всегда лишь известную часть этих сил»

«Отсюда потребность видоизменять возбуждения; отсюда и расстройство всех функций нервной системы: чувствительности, движения, мысли воли.

«Таким образом, возбуждение, расстройство и расслабление - три характерные элемента неврастении, наблюдаемые постоянно вместе. Само собою разумеется, что они могут различным образом комбинироваться и что в том или другом случае один из этих элементов может выдвинуться пред другими.

Наконец, профессор пишет:

«Если вы желаете составить себе грубое, но верное понятие о том, что такое нервный человек в сравнении с нормальным индивидуумом, то представьте себе человека экономного, разумного, живущего с известной ренты, и человека беспечного, живущего со случайного заработка.

«Человек состоятельный, экономный и разумный тратит ежедневно столько, сколько ему позволяют его доходы, но заботится также и о том, чтобы вносить каждый месяц небольшую сумму в сберегательную кассу на всякий непредвиденный случай. В случае, если бы град побил его хлеб в поле, если бы понадобились непредвиденные чрезвычайные расходы вследствие болезни какого-нибудь члена семьи, он без всякого волнения протягивает руку к сбереженному капиталу, и это дает ему возможность продолжать свою прежнюю довольную, спокойную жизнь, пока равновесие между доходом и расходом не будет снова восстановлено.

«Теперь представьте себе журналиста, живущего на деньги, выручаемые за передовые статьи и корреспонденции. Он расходует всё, что зарабатывает. В один злосчастный день его замужняя сестра вследствие потери её мужа впадает в непредвиденную и крайнюю нищету. С внутренним трепетом спешит она к брату-журналисту, прося у него небольшую сумму, чтобы заплатить по одному экстренному векселю. С каким удовольствием журналист пришел бы на помощь к сестре, которую он обожает, с какою радостью осушил бы слезы существа, которое он любит больше всех в мире! Но у него нет ни одной сбереженной копейки, а до конца месяца он не получит своего гонорара. И он в отчаянии.

«В другой раз он сам заболевает и в течение нескольких недель не в состоянии заработать ни одной лиры. За день до болезни он угостил нескольких друзей роскошным обедом, и до поздней ночи шампанское лилось рекой; сегодня же он должен с краской стыда в лице стучаться в этим же друзьям, прося у них взаймы немного денег, чтобы заплатить за лекарства аптекарю, не желающему отпускать их в долг. И таким образом жизнь нашего журналиста проходит в быстрых и жестоких переходах от расточительности к нужде, от веселой беспечности в нищете.

«В области экономической он неврастеник; так же как неврастеник вообще есть расточитель в области своего здоровья, счастья, силы.

«Я искусственно упростил задачу, чтобы сделать ее более доступной и понятной для всех; подобно тому, как анатому приходится разрезать кожу и рассечь мускулы, внутренности, нервы, чтобы обнажить скелет животного, который он желает изучить. Вы все знаете, что студенты-медики начинают с изучения костей и затем только переходят к изучению мышц, внутренностей и нервов.

«И я надеюсь, что мне удалось обнажить пред вами скелет неврастении, показав вам, что он состоит из:

- возбуждения нервной системы

- расстройства нервной системы

- расслабления нервной системы

«Покройте этот остов прежде всего сотней тысяч элементов окружающей среды, нарушений мыслительной и аффективной способности, пищеварения и чувствительности; прибавьте затем взаимное влияние неврастеников друг на друга, неврастеников на нормальных людей; разберитесь в хаосе всех этих прекрасных и отвратительных вещей, из которых каждая сама по себе представляет целый мир, - и вы увидите, как этот ваш скелет, так легко доступный изучению и пониманию, сразу становится целым микрокосмосом, способным поставить в затруднение мысль образованнейших и ученейших людей. И задача вначале столь простая создает в свою очередь массу второстепенных задач, одну труднее другой, которых однако нельзя будет разрешить, не поняв той первой проблемы, от которой все они произошли».

Каково же, скажу я, разобраться врачам с современными больными и как тут построить какое бы то ни было лечение! Поэтому, откровенно говоря, я никогда не отговариваю страдающих неврастенией, попробовать лечение электричеством. Если оно помогает, то идите господа Нервозетти, Тоскуевы, Капризовы, Пресыщеновы и госпожи Нервины Конвульси, Обмороковы, Столбняковы к тем, которые сажают вас в гальванические ванны и обещают, что от первых же сеансов исчезнет у вас угнетенное настроение духа, наступит улучшение сна и аппетита, регулирование кишечных отправлений и увеличение способности к умственной и физической работе. Не мучьте остальных докторов своими истериками, трагическими рассказами о самых обыкновенных и незначительных болезненных ощущениях! Быть может, все эти гальванизации и фарадизации, лучше всяких нервных капель и спиртов, отучат вас просиживать ночи за винтом и браниться с партнерами и членами ваших семей за проигрыши денег, нужных на обед и сапоги! Быть может, охотники до бегов и скачек, в виду азартных игр в тотализатор перестанут обогащать скаковые общества и разорять своих детей! Возможно, что биржевые игроки перестанут ухищряться в способах искусственного понижения и повышения курса; кассиры перестанут красть и бегать переодетыми за границу; чиновники потребуют от жен, чтобы они не разоряли их на наряды, общественная жизнь станет нормальною, все решат жить по средствам! Тогда бы XIX-ый век превратился бы в XVII-ый! О, тогда фарадизация и гальванизация уничтожили бы человеческое горе, вроде тех аллопатов, которые воображают, что изобрели для этой цели морфин, кокаин, хлорал и хлороформ!

Скажу еще про себя. В моей приемной в Петербурге и теперь в Москве перебывало более 20 тысяч больных за 3-4 года и поэтому не трудно мне было изучить особенности эпидемической неврастении XIX-го века. Эти больные меня самого довели до такого нервного состояния, что ныне я при виде их прямо впадаю в отчаяние, так как знаю, что с каждым надо провести более часа времени и измышлять способы приноровиться к индивидуальной его особенности, а в конце концов нетерпение больного разрушит каждое лечение. Воображение и мнительность неврастеника, старающегося передать врачу все малейшие свои ощущения, рисует такие потрясающие картины, что неопытный или слабосердечный доктор переживает их вместе с больными. Трагедии и драмы на каждом шагу! Извольте все их выслушать, запомнить, перечувствовать! Но есть еще не выносимая особенность у многих истеричных - это страсть к обману и ко лжи. Обмануть, сочинить, налгать - первое удовольствие и далеко не всегда, врачу возможно проверить показания больного. Никогда не забуду одного случая в моей практике. Г-жа Нервин Нервозетти обратилась ко мне с просьбою, чтобы я не отказывал ей приезжать ночью, когда она умирает и падает из обморока в обморок. Согласившись из приличия на её убедительную просьбу, я начал лечение. Она не могла решительно ничего есть вследствие рвот, ее всю дергало, ночи не спала до рассвета и устраивала в своей квартире иллюминацию. Извозчики собирались у подъезда, воображая, что в доме танцевальный вечер, тогда как в зале никого не было, кроме самой Нервины, бегающей быстрыми шагами из угла в угол, или лежащей в обмороке посреди комнаты. С момента её появления у меня, я не знал, что значит спать покойно ночь. Наконец, однажды еду в ней в 3 часа ночи; зимою, во время сильной метели, и застаю ее умирающей. Дурноты, рвоты, слабый пульс, холодный пот, вздутость кишок, необычайная слабость, всё это мне рисовало печальную картину. Нервина передает мне свои ощущения дребезжащим голосом и объясняет, что она жива только благодаря служанке, которая проснулась от тишины в квартире и подумав, не случилось ли что с её барыней, вошла в залу, где она лежала без чувств на полу. Ни мои наблюдения, ни мои вопросы ничего не могли выяснить. Какая же причина наконец? Я ей предписал строгую диету, и она клялась, что ничего не ела, кроме двух ложек бульона и кусочка котлетки. Только под утро, когда ей стало лучше, я заметил некоторое бурчание в кишках и вышел расспросить проснувшуюся мать моей пациентки о том, что она вчера кушала. Каково было мое удивление: ничего не ела, кроме моченых яблок с брусникой! Это меня вывело уже из терпения и, приказав выпить слабительного лимонада, я уехал домой.

Однако, при нервности нашего века, при поголовном страдании человечества этою болезнью, нельзя рассчитывать, чтобы врачи электротерапевты могли одни справиться с злобою дня, а потому будет кстати нам коснуться здесь вопроса о причинах нервности современных людей, чтобы выяснить против чего обязаны бороться последователи Гиппократа.

Мантегацца отмечает также следующую особенность конца нашего века: недавно еще больные были в состоянии противостоять многочисленным кровопусканиям и бывшим в ходу ослабляющим средствам; в настоящее время почти всегда является потребность в подкрепляющих средствах.

«Если бы - говорит Мантегацца, - я должен был изобразить XIX век в карикатурном виде, я нарисовал бы его опирающимся на склянку бромистой воды и щупающим свой пульс. В другом месте он справедливо восклицает:

«Стоило очень, чтобы Иисус Христос дал себя распять зa провозглашение миру той святой заповеди, что все люди братья; -стоило, чтобы 89-й год морем крови создал для людей более человечное существование; стоило иметь столько мучеников мысли, стольких героев; стоило накопить столько знаний, собрать столько библиотек, чтобы иметь мужество на каждой странице наших книг, на каждой сцене наших театров, на каждом перекрестке сказать: что страданием переполнено наше существование, что жизнь - наказание и что небытие - единственная надежда, оставшаяся у людей, имевших несчастье родиться».

Я только что сказал, что врачи обязаны бороться против причин, служащих к увеличению нервных болезней XIX-го века, но, разумеется, в числе причин есть такие, которые они не во власти устранить. Так, по мнению некоторых европейских философов, впервые проявилась нервность в 1789 году, как продукт великой французской революции, идея которой затем развилась и расцвела. Беард подробно распространяется о свободе в Соединенных Штатах, как причине нервности в его отечестве, и с изумлением останавливается перед колоссальной тратой нервных сил в Америке при президентских и парламентских выборах. По моему мнению, эти философы начинают перечисление причин слишком издалека, хотя и нельзя отвергать, что при правительственных назначениях не существует такой массы избирателей и таких партийных стремлений. Нервы работают теперь для того, чтобы доставить равным драгоценное неравенство.

Далее философы указывают еще на следующие причины: Книга и перо подчинили себе всё и всех и стали орудием для всех.

Обязательное обучение стало первостепенной потребностью для всех цивилизованных стран, и, не взирая на дарованную всем свободу и на неисправимое неравенство человеческих мозгов, никто не волен быть невеждой. Стремление вовлечь всех людей в область познания сделало несчастными многих, которым не под силу пришлось это внезапное и необыкновенное напряжение. В настоящее время безграмотный человек - пятно, которое бесчестит нацию.

В коммерческих и промышленных делах только и слышно пощелкивание кнута, потому что всем нужно бежать, а им кажется, что они идут черепашьим ходом.

Ложное образование ведет поколения к нервности и несчастью. Заставить ненавидеть школу и учителей - вот цели, к которым направлена педагогическая система. «Знаете ли - спрашивает Мантегацца - на кого похож у нас новоиспеченный доктор? На страсбургского гуся, откормленного самой тяжелой и неудобоваримой пищей, которою, если он более не хочет есть, кормят насильственно посредством зонда. Тут и кости, и латынь, и логика, и метафизика, и психология, и физика, и химия и математика! Ничто так не походит на печень страсбургского гуся, как мозг человека, воспитываемого по современной системе» Большая часть учащихся спасается от крушения, забывая девять десятых из того, чему они учились напрасно и лишь для получения аттестата или диплома. Школа - первая инстанция их нервности, и ее по справедливости можно было бы скорее назвать камерой для пыток».

Железные дороги и телеграф - два величайших фактора в развитии нервности, и чем более совершенствуются и умножают способы выигрывать время, тем более страдают наши нервы, которые не могли видоизмениться с такою же быстротою, с какой мы двухколесную бричку преобразовали в курьерский поезд и почтовую тележку - в телеграф.

Мантегацца говорит далее: «эти рельсы, дрожащие под тяжестью огромных поездов, нагруженных людьми, которым некогда; эти телеграфные нити, передающие миллионы слов людей, которые стараются выиграть время, - это своего рода нервы, которые цивилизация прибавила к деликатному и хрупкому человеческому организму. И человек чувствует в своей груди вибрации и колебания всей этой огромной массы железа, которое его гальванизирует и тотализирует, как стрихнин лягушку, которое в его внутреннем мире отражает весь этот широкий мир со всеми проливаемыми в нём слезами, которое, как бы соединяя в одной артерии всю кровь всех народов земного шара, дает ему возможность чувствовать биение сердец всех миллионов его братьев. Эта поспешная, суетливая, бешенная жизнь требует большого напряжения со стороны нервной системы, следовательно и большого потребления возбуждающих средств, подобно тому, как локомотив потребляет тем более угля, чем большее расстояние ему приходится пробежать».

Кофе, вино, водка, коньяк, табак, чай и множество других возбуждающих средств стали насущной потребностью для людей.

Женщины, которые теперь курят, пьют ликеры и играют не менее мужей в карты, перестали служить мужчинам убежищем, где они прежде находили отдых от своей лихорадочной деятельности.

Философы указывают также на влияние на нас нервной литературы, нервной политики и нервной философии.

«Разве Зола не первый из неврастеников? - говорит Мантегацца. Этот писатель в возбужденности своего художественного творчества, зашел так далеко, что голое стало для него самой скромной темой, и ему ничего более не остается, как считать волоса на человеческом теле и вскрывать его внутренности, чтобы создать литературную анатомию».

Много чувствовать, всегда чувствовать, жил только для чувства, - вот последнее следствие болезненного состояния нашего организма.

«Мы видим - говорит философ - как уже одна только чрезмерная чувствительность имеет в результате ослабление энергии в сфере деятельности, пессимизм, ипохондрию, порок и преступление. А в общей сложности - несчастного человека и несчастное человечество».

Весьма странно, но даже у Мантегацца, этого вполне разумно-религиозного человека, не встречается указания на главную причину нашей нервности, а именно - на отсутствие религии. У религиозного человека не может быть ни раздраженной чувствительности, ни страстности, ни нетерпеливой поспешности, как в философии, так и в политике, и в литературе, и в промышленности и в торговле. Борьба в жизни, со всеми мелочами её проявления, во всех вопросах, начиная со школьной скамьи и кончая на последних ступенях общественной и государственной деятельности, у религиозного человека, убежденного в существовании на всё и на вся воли Всевышнего принимает форму умеренности и покорности и основывается на строгом исполнении своих обязанностей. Ни железные дороги, ни телеграф, ни требования непосильного образования, ни нервная политика не в состоянии пагубно повлиять на человека с умеренными желаниями в этой земной жизни. Убежденные в существовании царства небесного не будут добиваться земного неравенства и тратить на эту цель все свои силы ума и не станут жить изо дня в день в лихорадочно-нервном ожидании решения их политической судьбы. Как известно, у религиозных, а потому и покойных людей всегда одно правило: никуда не напрашиваться и ни от чего не отказываться.

Но возвращаюсь к вопросу о лечении неврастении в форме всеобщей болезни. Какие же средства имеют врачи для борьбы с этою повальною болезнью, кроме гальванизации и фарадизации, проповедываемых доктором Штейном?

Я ставлю на первом плане преследование пороков и упрочение нравственности, что вполне во власти медицины, в руки которой столь безотчетно отдается человечество. Об этом я уже достаточно говорил в известной моим собеседникам брошюре.

Наравне с этим стоит разумная проповедь гигиены и влияние врачей на школы и педагогику.

Каждый профессор, каждый доктор, каждый врач, который говорит с университетской или со школьной кафедры, который пишет книги, брошюры, статьи в журналах и газетах, каждый, лечащий в семьях, гимназиях и больницах, может оказать помощь в этом деле. Но часто врач должен сперва излечиться сам.

Читайте также: "Медицинская беседа I"
                          "Медицинская беседа XV"
                          "Медицинская беседа XVII"
/ Мнение автора может не совпадать с позицией редакции /